Хорошо бы разыскать сейчас этого молодого физика и рассказать ему, что его интонацию — чуть снисходительную, очень самоуверенную — я неожиданно услышал в голосе молодой берлинской студентки теологического факультета — интонацию жреца, который говорит с профаном. У будущей священнослужительницы это профессиональное. Но у физика? А ведь звучит этот тон не только у него. У некоторых его собратьев. И не столь уж юных. Впрочем, чем крупнее ученый, тем менее свойствен ему такой тон.
Записывая в Берлине разговор с теологиней, я подумал, что жреческого в ее голосе было все же меньше, чем в голосе юного московского физика. Только ли потому, что она лучше воспитана? Не думаю.
Высокий общественный престиж профессии физиков, созданный по причинам, которые не требуют специальных объяснений, породил у некоторых представителей точных наук (не самых умных, позволил бы я себе сказать, если бы в наше время кощунственно не звучало само предположение, что и в ряды физиков могут затесаться и в этих рядах преуспевать не очень умные люди) жреческое самодовольство. Несколько лет назад настоятельно предостерегал против него физик — тогда профессор, ныне член-корреспондент Академии наук Е. Л. Фейнберг.
«Наука, — писал он (автор имел в виду точные науки. — С. Л.), — действительно покоряет… стройностью, логичностью, последовательностью, и это огромная сила. Между тем у своего удовлетворенного приверженца она этим может породить эстетическое и — шире — душевное невежество. Такое невежество не вызовет у него никаких сомнений в своей человеческой полноценности, хотя, по существу, человек в нем будет потерян. Однако в самодовольстве ученого одичания (подчеркнуто мной. — С. Л.) он сам этого и не заметит».
Недавно жреческое самодовольство некоторых представителей точных наук, точнее людей со званиями, говорящими об их причастности к точным наукам, обрело особую форму. Пользуясь ультрановой научной терминологией, перед которой околонаучные и окололитературные круги испытывают такой же трепет, какой замоскворецкая купчиха из пьесы Островского испытывала перед словом «жупел», они стали вещать о явлениях сверхъестественных, как о вполне возможных.
Не могу забыть чувство стыда, когда со сцепы одного из клубов творческой интеллигенции некий кандидат наук демонстрировал кинокадры, якобы запечатлевшие подобные явления. В некоторых кадрах угадывалась легко доступная для кино инсценировка, в других — нарушение требуемой чистоты опыта, третьи повторяли те «чудеса», которые вместе с разоблачением сложной аппаратуры, необходимой для их демонстрации, были еще в конце прошлого века описаны и разоблачены в прекрасной работе А. Леманна «Иллюстрированная история суеверий и волшебства от древности до наших дней».
«Наука умеет много гитик», так звучала формула старинного карточного фокуса. «Как знать, может, и в самом деле все эти „гитики“ возможны? — читалось в восторженных взглядах части аудитории. — Генетику и кибернетику тоже когда‑то объявляли лженауками!» Это рассуждение строится по типу знаменитого софизма: «Птицы — двуноги, человек — двуног, следовательно, человек — птица». И столь же легко опровергается!
Странным образом некоторые разделы точных наук, точнее, некоторые люди, работающие в этих областях науки и главным образом около них, то и дело переходят из области знания в область веры.
Одна молодая писательница (она много и смело пишет по самым разным вопросам самых разных искусств и наук) горячо поддерживала в своих статьях новую теорию времени, которую выдвинул один астроном. Теория эта представляется спорной его собратьям. Я, разумеется, не берусь высказывать своего суждения об этой теории — нет у меня необходимой подготовки. Но когда мой коллега, литератор с серьезным естественно-научным образованием, выдвинул в споре с этой писательницей аргументы против полюбившейся ей теории, которые можно найти в современных трудах, основополагающих в этой области, она не приняла спора.
— Мне нет дела до ваших доводов! — пылко воскликнула она. — Я в эту теорию верю.
Не хватало только, чтобы она произнесла свое «верю» по латыни «Credo» и дополнила его, это слово, другими: «Credo, quia absurdum est» — «верю, потому что нелепо», чтобы окончательно доказать, что покинула область астрономии и перешла в область теологии…