- Мы не Таити, - любил говорить муж. - У нас девять месяцев зима. И пальмы не растут, чтобы с них слезть, бананами затариться. И снова на пальму подняться.
Здесь нужно надежное укрытие, толстые стены, чтобы было тепло. Чтобы можно было пережить зиму.
Итак, мужчина стал мешать. Его и выпроводили погулять на улицу.
Женщина слушала и кивала. А муж ее тем временем говорил:
- Ты не думай. Смотри! Я паспортистку на взятке взял. У меня же остался квиточек и штамп в паспорте о том, что теперь прописка есть у меня. Я и на тебе женился оттого, что если у мужика моего возраста при моей работе есть в паспорте штамп о браке, то в какую бы милицию его бы не забрали, только лишь штамп о браке увидят, сразу же мужика к жене вернут. Каждый знает, что в России баба - это главная сила!
Безсемейного мужика могут от - издить так, что на нем места живого не останется. И вывезут за город и бросят в снегу подыхать.
А если есть штамп о браке, то всем понятно, что жена появится перед дверями внутренних органов и так за своего мужа спросит!
- Мужчина увлекся и высказался. Теперь смотрел виновато. С женщинами ведь принято говорить о любви и о грезах...
А он в запале раскричался о житейской нужности.
- Я поняла, муж, - сказала женщина, - да, да, я слушаю тебя. – Ты несколько раз говорил мне уже о вселенской нужности твоей работы для всего общества. Не бойся, я понимаю, как понимала всегда, что не было у нас такой любви, от которой, как после прочтения романа. заливаешь слезами всю подушку.
Мы просто не успевали свалиться в любовь или в роман, всегда надо было выживать, всегда решать проблемы по мере их поступления…
- Я слушаю тебя муж, - добавила женщина. - Там у тебя дальше в речи должен быть еще один лихой пассаж, что пропадет Управление без тебя и немедленно обанкротится.
Потому что ты, такой талантливый Артист, на все управление один.
А выводить на чистую воду злоумышленников, преступников, охотиться на плохих людей, твоя великая и романтическая жизненная функция.
Часть двенадцатая. Свободный художник в поисках десятки. И ночлега...
Часть двенадцатая. Свободный художник в поисках десятки. И ночлега…
- Где ты? Где ты? Где ты, Сын Неба?
«Аэлита». А. Толстой. Вместо эпиграфа...
Морозило, но совсем немного. Женщина ехала в неторопливом трамвае по городу. И чувствовала, как струится тепло из обогревателя, упрятанного под трамвайным сиденьем. Если бы был сильный мороз, то трамваи бы промерзали тоже, до инея на окнах, до морозного скрипа.
Вот тогда обогреватели и отключали водители. Наверное, систему обогрева транспорта берегли. Женщина сидела на холодном креслице и вспоминала, как рассказывал свои истории муж.
Вроде бы, ничего театрального в его разговоре не было. Спокойный разговор, обычные интонации.
Но с некоторого места вдруг начинал накапливаться внутри организма у слушательницы смех. Копился смех, копился, и выплескивался изнутри, из женщины, хохотом.
Это был театр одного актера для единственной слушательницы. А муж улыбался и ждал, когда зал, разгоряченный его выступлением, хоть и состоял он из одного зрителя, немного успокоится.
Затем мужчина вновь рассказывал пару историй, как будто бы выкладывал пару театральных реприз. И женщина вновь сворачивалась в приступе уже неконтролируемого хохота.
- Она его не за муки полюбила, - думала женщина, - не так как Дездемона начинала полюблять Отеллу за муки и начинала увлекаться Мавром. Влюбиться в ее мужчину можно было только лишь за одни его рассказы.
И думала женщина:
- Совсем не любовь у нее к мужу была. Невозможно устоять, когда в будничную, серенькую жизнь, приходит яркий рассказ, от которого, на минутку, забываешься.
И начинаешь, на все время чужого рассказа жить интересной и яркой такой занятной жизнью. Единственный, кто оставался недовольным, кто жил внутри, тот внутренний голос, был голосом Личного Литератора, чье присутствие женщина начинала осознавать, только после того, как ее подобрали с улицы в редакцию.
И расписали в редакции городской еженедельной газеты, чтобы регулярно заметки, как от коровы молоко получать. Расписывали нового корреспондента долго, с нажимом выговорами, что совсем не умеет писать. Как новую шариковую ручку: с нажимом и под давлением…
С тех пор литератор подрос и развернулся внутри. Он оказался навсегда умнее своей хозяйки - обыкновенной женщины.
И женщина могла страдать, обижаться, гневаться. А литератор наблюдал изнутри. Он многие вещи запоминал по - своему. Он никогда себя в обычной жизни не проявлял.
И никогда не помогал в случае реального жизненного конфликта.
Но стоили только женщине сесть за пишущую машинку, как внутренний литератор появлялся изнутри. Он говорил. И это был другой, писательский голос.