Государственной казне постройка гвардейских слобод обошлась примерно в полмиллиона рублей, не считая последующих затрат на ремонт и перестройку. На что же потратили огромные по тому времени суммы? Семеновцы, к примеру, переехали в слободу, имевшую 300 солдатских и офицерских светлиц, располагавшихся вдоль берега реки Фонтанки. Эта часть Петербурга в те времена была еще столь глухой и необжитой, что, кроме редких постоялых дворов, здесь не имелось никаких городских строений. Кругом был лес, и на солдатские дворы порою забегали ночью волки, таскавшие с квартир гвардейцев овец, телят, которые служили значительным подспорьем солдатскому хозяйству.
Семеновская слобода сороковых годов походила скорее на неопрятную деревеньку, чем на комплекс казарм гвардейского полка, да еще к тому же размещенного в столице. Кроме солдатских изб-светлиц был в слободе полковой двор с административными зданиями: канцелярией, счетной комиссией, цейхгаузами, госпиталем, докторским домом. Но все эти официальные постройки не придавали слободе армейский вид. Во-первых, офицеры и рядовые из дворян тут же принялись готовые казармы кроить и перестраивать по собственному усмотрению и вкусу. Дома стали украшать балконами, карнизами, фронтонами, на месте окон прорубали двери. Рядовые из недворян, подражая офицерам и «благородным», застраивали промежутки между домами разными амбарами, чуланами, сараями, в которых они держали скот. Скоро в слободе прописались и предприимчивые люди из городских обывателей, арендовавшие землю полка и возводившие на ней харчевни, лавки, погреба. Нетрудно представить такую картину: чад, дым от горящих на дворах печей, на которых летом солдаты приготовляли пищу, кряканье, кудахтанье птицы, визг убиваемой скотины… Летом из опасения пожаров пищу готовили только на улице — в начале июля ротный командир ходил по солдатским избам и лично запечатывал все печи. Уже в начале сороковых годов существовали, однако, строгие инструкции, требовавшие соблюдать чистоту в домах и на дворах, запрещавшие продажу водки и корчемство между солдатами, рубку леса в полковых рощах, хождение по слободе без мундира. В праздники — на святках, на масленицу, в день полкового праздника — надзор усиливался.
Семеновская слобода начинает принимать армейское обличье лишь после перестройки 1766 года, когда появились улицы, имеющие номер роты — хозяйки одной улицы, закрепленной за ней. Перестраиваются старые дома. Теперь уже начальство строго смотрит за тем, чтобы внешний вид их соответствовал образцовому рисунку и отсутствовали архитектурные излишества, которыми щеголяли один перед другим хозяева домов — дворяне. Сносятся многие подсобки — амбары и сараи. Слобода зазеленела — выросли посаженные в начале сороковых годов деревья.
До перестройки в слободе проживало множество посторонних, не служивших в полку лиц. Офицеры и рядовые из дворян окружали себя челядью из своих крепостных, пленных калмыков, турок, греков, приведенных в 1739 году из походов Русско-турецкой войны, не говоря уже о денщиках. В казармах-светлицах часто проживали дальние родственники солдат, приезжавшие в столицу по делам, и попросту знакомые. Так что в домах было тесно — квартира, рассчитанная на четырех нижних чинов, часто вмещала по десять человек и более. Кроме того, городская полиция постоянно предъявляла претензии командованию Семеновского полка по поводу незаконного проживания в черте города посторонних. И в 1761 году с этим было покончено, и, кроме служителей полка, а также членов их семейств, без особого разрешения полиции в семеновскую слободу никто не допускался.
Кстати, поговорим немного о семьях военнослужащих, поскольку уже неоднократно упоминалось о том, что солдаты обладали правом иметь жену и детей. Это право не просто было вручено им каким-либо законодательным актом, но воины России XVIII века, вернее, гражданские люди, вступающие в службу, его никогда не теряли. Каждый нижний чин смотрел на свое пребывание в полку как на постоянное, до самой смерти, а поэтому стремился обзавестись своим хозяйством и своей семьей. Еще петровские указы о первых рекрутских наборах говорят нам о том, что новобранец отправлялся к месту службы с женой и «ребятишками». Безусловно, с новобранцами к месту службы ехали лишь те женщины, которые могли решиться расстаться навечно с привычным укладом жизни, с родными, с родиной, которая в те времена в психологии крестьянина или посадского человека не была тождественна государству, но ограничивалась небольшим пространством деревни, волости. Отправлявшуюся с рекрутом женщину не ожидало впереди ничего заманчивого, напротив, одни лишь невзгоды, частая разлука с мужем, бытовая неустроенность, материальная нужда.
По ведомости 1741 года в полку полевой артиллерии числилось 213 нижних чинов, не имевших семью, а 179 человек были женаты. Однако только 30 из них имели детей, да и то по одному — максимум два ребенка. При отцах жили только трое детей, а другие в основном находились в школах для детей военнослужащих в Москве и Петербурге. Некоторые дети артиллеристов проживали в деревнях — в родных местах солдата.
Мальчиков с четырех-пяти лет уже принимали в школы, где они попадали на казенный кошт, то есть кормились и одевались за счет государства, а также обучались грамоте, основам математики, профессиональным дисциплинам. Армейская администрация готовила из детей военнослужащих будущих солдат, поэтому на их «призрение» обращалось немало внимания. В пятнадцатилетием возрасте учение мальчика обычно завершалось, и он зачислялся в полк, но пока на «легкие» должности — становился гобоистом, барабанщиком, служил при полковой канцелярии. Лишь к восемнадцати — двадцати годам, пройдя после теоретического школьного курса своего рода практику уже в полку, молодой солдат зачислялся в строй. По всей видимости, именно военнослужащие из солдатских детей и составляли как бы профессиональный костяк полка. С детских лет приученные к армейской жизни, не имеющие за своей спиной, как взрослые новобранцы, другого уклада, строя жизни, не оглядывающиеся поэтому назад, а пытающиеся устроиться в привычной им среде как можно лучше, досконально освоить службу, продвинуться в чинах, они были к тому же носителями армейской морали, имеющей в основе идею служения государству, Родине. Заметим, кстати, что эти люди были поголовно грамотными!
Правительство пыталось устроить детей солдатских не только потому, что из них «лепились» лучшие воины. Сохранить для полка поросль значило решить в какой-то мере проблему комплектования армии вообще. Конечно, наивно было думать, что правительство стремилось пополнить армию естественным путем, однако незначительно сократить за счет рождаемости «детей полка» рекрутский набор — мысль вполне реальная.
Администрация полка могла распространять свои права лишь на тех воинов, которые родились в период службы, так как считалось, что «прижитые до службы дети принадлежат всегда той деревни помещику», откуда призывался в полк новобранец. Интересно, что и жена солдата, была ли она приведена им из родной деревни, города, вышла ли замуж уже за воина, попадала в зависимость от полкового командования и получала социальный статус «солдатская жена». Такая женщина уже не имела права распоряжаться своей судьбой как ей заблагорассудится. Нет, она могла, безусловно, подыскивать себе место проживания вне полка, но только с разрешения командира полка и с некоторыми оговорками: «Не только солдатские, но и штаб-, и обер-, и унтер-офицерские жены, — говорилось в «Инструкции пехотного полка полковнику» 1764 года, — при полку имеют в тех же квартирах жить, где их же мужья, а нижних чинов жены (кроме тех, кои из дворян) без позволения и паспорта полкового отходить или инде где жить не могут. А пропитание должны иметь с мужьями, своими трудами, работою и ремеслом; а буде которая солдатская жена пожелает с воли мужа своего идти или жить в другом месте, кроме полковых квартир, и пропитание иметь своими трудами, таковым от полка давать паспорты с прописанием, какого мужа жена и куда отпущена».
В архивных делах встречается масса просьб нижних чинов артиллерийского полка к командирам о выдаче их женам паспорта на год «для прокормления своею работой». В просьбах указаны «паспортные» данные и еще приметы отправлявшихся на заработки женщин. Неизвестно, правда, насколько, полно удовлетворялись такие просьбы. Во всяком случае, в 1783 году был предан военному суду полковой писарь Андриян Дмитриев, изготовивший фальшивый паспорт для жены карабинера, которой, как видно, в просьбе отказано было.