Варрис усмехнулся:
— Неплохо придумано, приятель, но я не настолько глуп. Если бы Патруль мог послать больше людей арестовать меня, он так и сделал бы. Я остаюсь здесь и ставлю на то, что спасатели с Кальдона прибудут раньше твоих кораблей.
Он ткнул пальцем в сторону охраны.
— Смотри! Будь у меня возможность, я приказал бы им убить тебя прямо сейчас. Тебя и это склизкое чудовище. Но я не могу, потому что должен соблюдать местный кодекс чести. Меня вышвырнут отсюда, если я нарушу хоть один из их дурацких законов. Зато я могу держать достаточно большую охрану, чтобы ты не похитил меня, на что ты, наверное, рассчитываешь.
— Я думал над этим, — кивнул Алак.
— Есть еще одна вещь, которую я могу сделать — вызвать тебя на дуэль и… убить.
— Я хорошо стреляю.
— Современное оружие запрещено. Сторона, получившая вызов, имеет право выбора, но в любом случае, это должен быть меч, топор или лук, или что-нибудь разрешенное их законом. — Варрис засмеялся. — В последний год я много практиковался как раз с таким оружием. И дома я занимался фехтованием. А сколько тренировался ты?
Алак пожал плечами. Не будучи романтиком, он никогда не испытывал интереса к архаическим видам спорта.
— Я горазд придумывать грязные трюки, — сказал он. — Предположим, мы будем драться на дубинах, но только в моей будет скрыто пружинное лезвие…
— Я встречал здесь подобные вещи, — спокойно ответил Варрис. — Яд запрещен, но устройства такого рода допускаются. Тем не менее, наше оружие должно быть идентичным. Тебе придется достать меня лезвием при первой же попытке… а я сомневаюсь, что ты сможешь. Иначе я пойму, в чем дело, и воспользуюсь тем же самым. Уверяю, перспектива совершенно не пугает меня. Даю тебе несколько дней, чтобы понять, насколько безнадежна твоя задача. Если ты станешь угрожать орудиями корабля городу или мне… что ж, у моего корабля тоже есть орудия. Если ты не уберешься из королевства через неделю, или начнешь подозрительные действия до этого срока, я вызову тебя на дуэль.
— Я мирный человек, — возразил Алак, — да и для дуэли нужны двое.
— Нет, здесь не нужны. Если я оскорблю тебя перед свидетелями, и ты не вызовешь меня на дуэль, то потеряешь свой ранг рыцаря и будешь выгнан кнутами из страны. До границы долгая прогулка, если всю дорогу тебя хлещет бычий кнут. Ты не дойдешь живым.
— Хорошо, — выдохнул Алак. — Что ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы меня оставили в покое.
— Того же хотят и люди, с которыми ты собираешься воевать.
— Спокойной ночи. — Варрис повернулся и вышел из комнаты. Солдаты последовали за ним.
Некоторое время Алак стоял молча. За стенами дворца шумел ночной ветер Планеты Руфина. Почему-то звук этот мешал, он словно был чужим, как будто ветер — не просто движение воздуха… Быть может, потому, что ветер шелестел листвой неземных деревьев?..
— У тебя совсем нет плана? — пробормотал Дрогс.
— Есть один, — Алак нервно сцепил за спиной руки. — Варрис не может знать наверняка, что я не буду похищать его или вызывать подкрепление, или совершать что-нибудь фатальное. Я рассчитывал на блеф… но, похоже, он сделал ход первым. Варрис хочет быть уверенным, что заберет с собой в ад, по крайней мере, хоть одного патрульного.
— Ты можешь изучить местный кодекс дуэли, — предложил Дрогс, — и позволить Варрису убить себя способом, который выглядел бы мошенническим. Тогда король даст ему пинка, а я смогу арестовать его с помощью парализующего луча.
— Благодарю, — сказал Алак, — твоя преданность долгу просто умиляет.
— Я знаю терранскую пословицу, — продолжал Дрогс. Шутки галматианина иногда бывали не смешными. — Трус умирает тысячью смертей, герой умирает только раз.
— Да. Но видишь ли, я скорее трус, если судить по моему прошлому. Я больше предпочитаю тысячу воображаемых смертей одной подлинной. С моей точки зрения, живой трус имеет все преимущества перед мертвым героем…
Алак замолчал. Челюсть его отвисла, затем снова захлопнулась. Он шлепнулся в кресло, задрал ноги на подоконник и пригладил пальцами рыжие волосы.
Галматианин вернулся к кальяну и невозмутимо продолжил курить. Он знал признаки. Непрямое убийство иногда выглядит очаровательно дьявольским, а ничего другого Патрулю не оставалось.
Несмотря на свои претензии на высокий ранг посла, Алак обнаружил, что его ценили очень низко — в сопровождающие ему дали лишь одного уродливого гуманоида. Но это могло оказаться полезным.
Презрительно равнодушных дворян Вайнабога не интересовало где он находится, и на следующее утро Алак отправился в аббатство Гриммок.
Аудиенция с Гулмананом была предоставлена без задержки. Алак пересек мощеный двор, прошагал мимо Храма, где монахи в клобуках проводили довольно впечатляющее богослужение, и вошел в большую центральную башню. Он очутился в большой комнате, обстановка которой поражала богатой материей, вышитой золотом и серебром. Одну стену закрывали книжные полки с большими красивыми фолиантами. Аббат сидел выпрямившись на резном троне из редкого дерева. Алак сделал предписанный этикетом поклон и был приглашен сесть.
Старые глаза задумчиво наблюдали за ним.
— Что привело тебя сюда, дитя мое?
— Я из другого мира, ваша святость, — ответил Алак. — Вашу веру я понимаю мало и считаю позором, что не узнал больше.
— Нам еще не удалось привести на путь Истины ни одного чужака, — мрачно подтвердил аббат, — за исключением сэра Варриса. Но, боюсь, в его набожности больше хитрости, чем веры.
— Позвольте, по крайней мере услышать, во что вы верите, — попросил патрульный со всей серьезностью, какую мог изобразить при дневном свете.
Гулманан улыбнулся. Его худое голубоватое лицо покрылось морщинами:
— Подозреваю, дитя мое, что ты неспроста ищешь дорогу к Истине. Скорее всего, у тебя на уме есть более срочный вопрос.
— Ну… — собеседники обменялись улыбками. Дурак не смог бы управлять аббатством, Алак отдал должное уму Гулманана. Но в то же время, он подтвердил свое желание. Потребовался час на изложение того, что он хотел узнать.
Тунсба была монотеистическим государством, с развитой сложной теологией. Ритуалы отправлялись эмоционально, а заповеди были вполне гибкими, оставляя место плотским слабостям. Как и в средневековой Европе церковь представляла собой мощную организацию, была интернациональной, хранила знания и постепенно цивилизовывала варварскую расу. Каждый священник был монахом, живя в большом или малом монастыре; каждый монастырь управлялся настоятелем, в данном случае — Гулмананом, ответственным перед центральным Советом в городе Аугнакаре. Но из-за больших расстояний и медленной связи влияние высшей власти было незначительным.
Духовенство принимало обет безбрачия и жило по своим собственным законам, со своим судом и наказанием, полностью отделенное от гражданского общества. Каждая мелочь их жизни, вплоть до одежды и питания, определялась обязательным для всех, без всяких исключений, каноном. Обряд вступления в лоно церкви, если вас примут, сводился к одной клятве, но выйти обратно было не так легко: требовался декрет Совета. Монаху ничего не принадлежало. Любая собственность, которую он имел прежде, возвращалась его наследникам, любой брак, который он успел заключить, автоматически аннулировался. Даже Гулманан не мог назвать одежду, носимую им, или земли, которыми он управлял, своими собственными. Все принадлежало корпорации, аббатству. И аббатство было богатым: столетиями знатные тунсбанцы дарили ему земли и деньги.