Корабль бросил якорь у Хиоса,
матросы на берег сошли за водой, к роднику,
А возле скалистой заводи – мальчик, пьяный, как молодое вино.
«Наксос? Ладно, возьмем тебя на Наксос,
Поехали, парень». – «Но не в ту сторону!» –
«Все в порядке, сюда будет твой Наксос».
И тут сказал я:
«Это честный корабль».
Но бывший каторжник италиец
ударом сбил меня в носовые штаги,
(Его разыскивали за убийство в Тускии).
И все против меня, до одного, все двадцать,
Помешались на грошах, что выручат, продав его в рабство.
И вот отчалили от Хиоса
И пошли совсем другим курсом…
Но мальчик вдруг опомнился с криком
И тоскливо за борт глядел,
на восток, туда, где Наксос.
Чудо потом, воистину, чудо:
Корабль будто в землю врос в морской круговерти,
Побеги плюща на веслах, царь Пенфей,
не от семени гроздья, но пены морской,
Побеги плюща на шпигате.
О да, я стоял там, я, Акет,
а бог стоял рядом.
Вода разбивалась под килем,
Брызги волны под кормой,
кильватер, бурлящий от носа,
И где был планшир, ствол поднимала лоза,
Гроздья ее, где был такелаж,
на уключинах виноградные листья,
Буйные побеги на веслах,
И откуда ни возьмись, задышало что-то,
горячее дыхание по моим лодыжкам,
Звери, как тени в стекле,
мохнатый хвост ниоткуда,
Мурлыканье рыси, зверя запах, как вереск,
где раньше был запах смолы,
Сопение, мягкая поступь зверя,
блестящий глаз в воздухе черном.
Небо провисло, сухое, без признаков бури,
Сопение, мягкая поступь зверя,
шерсти щетка по коже моих коленей,
Шорох воздушных надкрылий,
сухие формы в эфире.
И корабль, словно на верфи,
повисший, как бык на железных стропах,
Ребра застряли в стапеле,
гроздья над кофель-планкой,
раздувшаяся шкура.
Жилами пошел неживой воздух,
кошачья поступь пантеры,
Леопарды возле шпигата, нюхающие лозы побеги,
Пантера перед прыжком у переднего люка,
И темно-синее море вокруг,
розовато-зеленые тени,
И Лиэй: «Отныне, Акет, тебе мои алтари,
Не страшась ни рабства,
не страшась ни кошек лесных,
Под защитой моих леопардов,
лозы плодами рысей питая,
Олибан – фимиам мой,
виноградник взращивай мне на славу».