Присяга в полках не везде проходила спокойно. Известен казус с главным воеводой передового полка в Мценске стольником Василием Борисовичем Шереметевым. Шереметевы, как и князья Черкасские, входили в круг близких родственников Романовых, поэтому речь не шла о прямом неповиновении новому царю. Произошел обычный местнический спор: представитель рода Шереметевых отказался подчиняться приказу, переданному через князей Лыковых, хотя стольник князь Иван Федорович Лыков имел наказ о присяге новому государю. Шереметев отчитался о присяге новому царю Алексею Михайловичу, якобы проведенной в его полку в Мценске еще накануне приезда князя Лыкова. Уловка не очень помогла: ведь Шереметев нарушил царское распоряжение, и ему выговорили в особой грамоте: «то он учинил негораздо, что государева указа не послушал». Впрочем, и наказывать не стали, наоборот, похвалили за скорую присягу, хотя и потребовали повторить ее «вдругорядь», как положено{10}. В этом уже была явлена черта характера царя Алексея Михайловича, стремившегося к «порядку», но в итоге смирявшего свой гнев. Он прощал людей из своего ближнего и родственного окружения и давал им возможность искупить свою вину. Таких примеров во времена правления царя Алексея Михайловича будет достаточно.
Справившись с организацией присяги в войске и по всем городам, приняли меры для извещения окрестных правителей об изменениях, произошедших в Московском царстве. 3 августа 1645 года были «наряжены» гонцы «в Турки, Ибрагим салтану царю», «в Кизылбаши, к персидскому и ширванскому Аббас шаху», «в Полшу и в Литву к королю Владиславу», «в Дацкую землю, к королю Христианусу», «в Свицкую землю, к королевне Христине», «в Аглинскую землю, к королю Карлусу». Иерархия стран, о реакции которых в Москве заботились в первую очередь, получилась очень наглядной — Турция, Персия, Речь Посполитая, Дания, Швеция, Англия. Гонцы должны были договориться «для подкрепленья землям» об обмене «великими послы». Но каждого из них ожидала непростая миссия. Следовало еще разрубить сложные дипломатические узлы, без чего трудно было бы рассчитывать на достойную встречу гонцов, отосланных из Посольского приказа с грамотами о царском избрании. В Москве уже пол года пребывал посол Речи Посполитой брацлавский воевода Гаврила Стемпковский. Все традиционные вопросы о титулах, разграничении земель, союзе против крымского хана и о торговле отступали перед проблемой, упиравшейся в самозванца, находившегося в то переходное время в самой Москве на посольском дворе. Имя его — Ян Фастин Луба; говорили, что он сын царя Дмитрия — «Тушинского вора» — и Марины Мнишек. Сам Иван Луба не участвовал в самозванческих интригах, его шляхетское происхождение было хорошо известно. Родителей его тоже звали Дмитрием и Мариной, и он несколько лет ребенком провел в московском плену, что роковым образом сказалось на его судьбе. В Москве, в отличие от Речи Посполитой, где вся история с Лубой родилась как шутка, серьезно относились к любым намекам на самозванство. Послы царя Михаила Федоровича добились от короля Владислава IV разрешения привезти Яна Лубу в Москву, но при условии его возвращения на родину. 9 августа 1645 года состоялся «отпуск» посла Гаврилы Стемпковского. Новый царь впервые участвовал в подобной церемонии в Золотой палате Кремля{11}. Отъезд посла означал и конец истории с Лубой, уезжавшим-таки домой в посольской свите.
Была поставлена точка и в другом деле, тоже имевшем отношение к проблеме престолонаследия. 13 августа царь Алексей Михайлович был на «отпуске» (прощальной дипломатической церемонии) несостоявшегося жениха своей старшей сестры царевны Ирины — датского королевича Вальдемара и сопровождавших его послов. Причиной неудачного сватовства, как известно, оказался неразрешимый вопрос о смене веры. Рушились планы возможного династического союза с Данией, ни к чему оказалась и посредническая роль Речи Посполитой. Но, несмотря на недовольство датского короля Христиана, более чем прохладно встретившего московского гонца в Копенгагене, особых последствий эта история не имела. Всё списали на недавнюю смерть царя Михаила Федоровича. Царь Алексей Михайлович устроил принцу торжественные проводы и сделал всё, чтобы королевич Вальдемар не чувствовал себя уязвленным из-за оказанного ему в Москве приема. Как записано в дворцовых разрядах, «государь сам встречал королевича у своего государева места». Мало кто мог рассчитывать на такую честь. Королевич Вальдемар сохранил теплые чувства к царю Алексею Михайловичу и несколько лет спустя писал ему об этом в личном послании{12}. Словом, никакой ревности царя Алексея Михайловича к королевичу Вальдемару, при известных обстоятельствах получавшему права на русский трон, не было.
Оставшись единственным мужчиной в семье, царь должен был позаботиться о своих сестрах — царевнах Ирине, Анне и Татьяне. Царицын двор жил отгороженной от мира жизнью в особых палатах в Кремле. Сохранились письма царя Алексея Михайловича сестрам (правда, чуть более позднего времени), в них он раскрывается как заботливый и любящий брат. Скорее всего, дети царя Михаила Федоровича и царицы Евдокии Лукьяновны вместе решили «построить» покров на гробницу матери. Его начали шить на девятый день после похорон, 28 августа 1645 года{13}.
Первоначально венчание на царство Алексея Михайловича хотели приурочить к новолетию — 1 сентября 154-го (1645) года, однако его пришлось перенести до окончания нового траура — по матери царице Евдокии Лукьяновне.
Пока готовился церемониал венчания, царь Алексей Михайлович совершил традиционный для московских царей сентябрьский поход в Троице-Сергиев монастырь. Новый царь и его свита отправились в путь 10 сентября. Поклонение мощам преподобного Сергия Радонежского создавало особый настрой перед венчанием на царство.
Главная роль в обряде отводилась патриарху Иосифу, как когда-то митрополиту Макарию, венчавшему на царство Ивана Грозного, а затем патриарху Иову при избрании на трон Бориса Годунова и казанскому митрополиту Ефрему в памятном для Романовых 1613 году. Чин венчания на царство Алексея Михайловича сохранился в нескольких списках; в самом раннем из них приведены речи царя и патриарха, которые обращались друг к другу. В речи царя говорилось о «старине» порядка перехода престола от отца к сыну, поминались «прадед» Иван Грозный и отец Михаил Федорович. «А меня, сына своего Алексея, при себе еще, и после себя, благословил царством и великим княжеством», — должен был сказать о своем вступлении на престол новый царь. Патриарх, среди прочего, желал царю: «…да в тихости твоей тихо и безмолвно житие поживем во всяком благочестии и чистоте».
Идеал «тишайшего» царя, как видим, обозначался чуть ли не с самого начала царствования Алексея Михайловича. Но… дело в том, что эти ритуальные фразы всего лишь дословно повторяли текст Чина венчания прежних государей, начиная с самого первого венчания на великое княжение Дмитрия, внука великого князя Ивана III, в 1498 году! Отсюда и неловкое, не соответствующее действительности упоминание о благословении царевича Алексея на царство его отцом «при себе еще», то есть во времена его царствования. Среди придворных, участников церемонии, упомянут высший придворный чин «конюшего», но после Смуты он уже никому не присваивался. В этой же рукописи упоминается и о пожеланиях патриархом здравия царю и его матери — царице Евдокии Лукьяновне{14}. Следовательно, составление Чина относится к самым первым неделям после вступления на престол царя Алексея Михайловича, до смерти его матери 18 августа того же года, и за образец царского венчания был выбран Чин, связывавший новую династию Романовых с предшествующими русскими царями. Главным образом — повторенный во всех деталях Чин венчания на царство отца, царя Михаила Федоровича, в 1613 году{15}.