Мы уже знаем, что Волконский пошел под суд, был пытан и признался в своих махинациях.
Но это «подметное» письмо. Между тем Петр получал в это же время донесения вполне официальные.
С 1711 года им был учрежден институт фискалов. Как ни странно, при маниакальном стремлении Петра контролировать всех и вся, прежде соответствующего учреждения в России не было. Но 2 марта этого года, накануне выступления в злосчастный Прутский поход, Петр одним указом учредил Сенат, который должен был править в отсутствие государя, и институт фискалов. В лихорадке сборов у Петра не было времени ясно определить функции этих новых и неизвестных дотоле в государстве чиновников. О фискалах было сказано одной фразой: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им – пришлется известие». «Известие» прислалось через три дня и тоже большой ясности не внесло: «Над всеми делами тайно надсматривать и проведовать про неправый суд, також в сборе казны и прочего».
Функции фискалов прояснялись постепенно и долго. Так, в «Наказе земским фискалам в губерниях и провинциях» вменялось в непременную обязанность «проведовать явно и тайно, нет ли против положения его царского величества и камер-коллегии какого прегрешения в сборах или утайки числа людей и иного тому подобного». Земским фискалам поручалось следить за состоянием дорог, цельностью верстовых столбов, надежностью мостов, исправностью мельниц и так далее. Но главное, что подлежало вниманию фискалов, – «разбои по дорогам, убивство, насильство, прелюбодейство, содомский грех, чародейство и тому подобные великие прегрешения».
Но это были земские – провинциальные – фискалы. Тем, кто обретался в Петербурге и в Москве, надлежало прежде всего «явно и тайно» следить за «сильными персонами».
Сенат и фискалы не случайно и отнюдь не только из торопливости оказались в одном указе. По идее Петра, они должны были действовать в связке.
И тут царя подвело то самое игнорирование реальности. Правительствующий Сенат и надзирающее ведомство вошли в неразрешимый конфликт.
В самый критический момент, осенью 1714 года, фискал Алексей Нестеров доносил Петру:
«Я ж, раб твой, сыскал в московской губернской канцелярии, перед губернатором, с товарищи дворцового судью Савелова, который шурин господину графу Мусину, – на суде обличил, что он, явно для своих взятков, скрывал от смотров и от службы беглецов из Казанской губернии, недорослей, еще и офицерских детей, а на иных и других, преступая указ, не объявляя их по указу в Сенат, записал самовольно у себя в стряпчие конюхи, в чем он сперва запирался, и указал на дьяка и подьячих, а дьяк и подьячие также и те беглецы сами в расспросе сказали именно на него, Савелова, а потом и сам он, Савелов, уже не пошел на суд, вину свою письменную к тому ж делу объявил; указу ему и тем беглецам, явно щадя и угождая графу, не учинено ж».
Дело было отнюдь не только в Савелове и не столько в Савелове, сколько в его родственнике и покровителе – графе и «первом сенаторе» Иване Алексеевиче Мусине-Пушкине.
Хотя и Петр Тимофеевич Савелов был человеком непростым. В 1702–1704 годах – воевода в Можайске; в 1708–1714-м – генеральс-адъютант фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, боевой офицер, полковник с 1715 года.
С 1714 года Петр Тимофеевич – судья Дворцового суда в Москве. Через четыре года он вместе с другими будет судить царевича Алексея.
Правдоподобие обвинениям Нестерова придает и то обстоятельство, что родной брат Савелова Тимофей Тимофеевич, тоже офицер и участник сражений, до того как занял ответственный пост в канцелярии того же Шереметева, занимался розыском беглых солдат.