К тому же, не имея охоты, ни в чем [не] обучаешься и так не знаешь дел воинских. Аще же не знаешь, то како повелевать оными можеши и как доброму добро воздать и нерадиваго наказать, не зная силы в их деле? Но принужден будешь, как птица молодая, в рот смотреть. Слабостию ли здоровья отговариваешься, что воинских трудов понести не можешь? Но и сие не резон: ибо не трудов, но охоты желаю, которую никакая болезнь отлучить не может. Спроси всех, которые помнят вышеупомянутаго брата моего, который тебя несравненно болезненнее был и не мог ездить на досужих лошадях, но, имея великую к ним охоту, непрестанно смотрел и перед очами имел; чего для никогда бывало, ниже ныне есть такая здесь конюшня. Видишь, не все трудами великими, но охотою. Думаешь ли, что многие не ходят сами на войну, а дела правятся? Правда, хотя не ходят, но охоту имеют, как и умерший король французский, который немного на войне сам бывал, но какую охоту великую имел к тому и какие славныя дела показал на войне, что его войну театром и школою света называли, и не точию к одной войне, но и к прочим делам и мануфактурам, чем свое государство паче всех прославил. Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощию Вышняго насаждение и уже некоторое и возращенное оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сиречь все, что Бог дал, бросил)! Еще же и сие воспомяну, какова злаго нрава и упрямаго ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж сколько лет, почитай, не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться, хотя от другой половины и все противно идет. Однакож всего лучше, всего дороже безумный радуется своею бедою, не ведая, что может от того следовать (истину Павел святой пишет: како той может церьковь Божию управить, иже о доме своем не радит?) не точию тебе, но и всему государству. Что все я с горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину (Богу извольшу) исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребнаго пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный.
В 11 д. октября 1715.
При Санкпетербурхе
Петр
Это удивительное сочинение. Оно кажется возбужденным и хаотичным, но на самом деле все подчинено одной насущной для Петра в тот момент задаче – убедить современников и потомков увидеть сложившуюся ситуацию его глазами и оправдать свои прошлые и будущие деяния.
Он начинает с сюжета, который явно не имеет отношения к поведению царевича, – с изнурительной войны, которую он начал и конца которой не видно.
Шведы «разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задернули завес и со всем светом коммуникацию пресекли».
Но каким же образом при этом железном «завесе» оказалась в Московском государстве масса иностранных специалистов, особенно военных, еще до воцарения Петра? Как удалось Петру отправиться в Европу с огромным посольством – более 250 человек – и странствовать там, где он считал нужным, вербуя разного рода мастеров, закупая корабли?