– То было року тысяща шестьсот восемьдесят седьмого, – добавила Палииха.
– О! Девятый надесять год уже, давно, давно, – говорил воеводский товарищ, качая головой. – Но неведомо, как он попал сюда.
Потом, обращаясь к самому Самойловичу, он спросил:
– Господин гетман! В каком городе находился ты в ссылке?
– Как в ссылке? Кто меня ссылал? – отвечал тот гордо. – Меня еще недавно государыня царевна София Алексиевна грамотою похваляла.
– А где ты был теперь? – продолжал воеводский товарищ.
– Мы с боярином князь Василием Василиевичем Голицыным в Крым ходили.
– А ныне где твоя милость обретается?
– Ныне… ныне, я не знаю… вчера мы у Великому Лузи были, и я сына Грицька выслал на той бок Днепра до Сечи з войском, – бормотал несчастный, силясь что-то припомнить, вероятно, то, что произошло после этого рокового «вчера», и не мог; на этом роковом дне обрывалась нитка его памяти и его рассудка.
Только Палий и его жена знали события этого рокового дня, следовавшего за роковым «вчера». Несколько часов назад еще, сегодня же, Палий, грустно качая головой, слушал, как пани матка через свои огромные очки нараспев читала «летописца козацкого»:
«И як прийшло войско малороссийское на Кичету, и там старшина козацкая – обозный, асаул и писарь войсковый Иван Мазепа и иные преложеныя, видячи непорядок гетманский у войску и кривды козацкия же великие драчи и утеснения арендами, написали челобитную до их царских величеств, выписавши усе кривды свои и людские и зневагу, якую мели от сынов гетманских, которых он постановлял полковниками, и подали боярину Василию Василиевичу Голицыну, просячи позволения переметити гетмана Ивана Самуйловича, которую зараз принявши, боярин скорым гонцом послал на Москву до их царских величеств. На которую челобитную прийшел указ от их царских величеств и войско застал на Коломаце, где боярин ознаймил старшине козацкой и народившися з собою, оточили сторожею доброю гетмана на ночь; а на светанию, прийшовши старшина козацкая до церкви, и узяли гетмана з безчестием, ударивши, и отдали Москве. И зараз сторожа московская, усадивши на простыя колеса московския, а сына гетманского Якова на коницю худую охлян без седла, и проводили до московского табору до боярина, и там узяли за сторожу крепкую… И так того часу скончалося гетманство Ивана Самуйловича-поповича и сынов его, который на уряд гетманство роков пятнадцать зоставал и месяц…»
– Видишь сам, боярин, в каком он несчастном состоянии ума? – тихо спросил Палий, показывая на Самойловича.
– Вижу, полковник, вижу, не в своем уме.
– Что ж вы с ним учините?
– Сам не знаю… Отпишу обо всем на Москву, буду ждать указа.
– Так, так… А как попал сюда?
– Найден бекетами[66] и доставлен в Енисейск.
– А далеко найден и как?
– Верст за сто, а то и боле будет… Сказывал бекетным, что заблудился якобы у Запорожья и ищет свое войско…
Палий грустно покачал головой. А Самойлович, задумчиво вертя в руках чекмарь – воображаемую гетманскую булаву, бормотал про себя:
– Одна надия у меня на писаря, на Мазепу… розумна и правдива голова… Мы с ним у шоры уберем прокляту Москву…
– А пока до указу, боярин, отдай его мне на поруки, – по-прежнему тихо сказал Палий.
– Вин, небога, може, давно голодный, – пояснила Палииха.
– Так, так, – соглашался боярин, – по человечеству жаль его.
– Коли не жаль! Подивиться на его…
А несчастный продолжал бормотать, витая своим безумием в прошлом:
– Мазепа и сынов моих добру и письму научил… Мазепа и се, и те… О! Голова Соломоновой мудрости!..
– Так вы его одпустите до нас, господин боярин? – не отставала пани матка.
– Отпущаю, матушка, отпущаю: поберегите его…
– Мы доглядимо, никуды не пустимо.
– Да и куда ему, матушка, отсель уйтить! Сторонка не близкая…
– Так, де вже ему уходить! Хиба в домовину…
– Ну, матушка, до домовины ему далеко, поди, тысяч шесть верст будет…
Пани матка улыбнулась.
– Домовина – се гроб по-нашему, – сказала она.
– А! – удивился боярин. – Вот язык чудной! Гроб у них домовина… Да оно и вправду, матушка, гроб есть наша вечная домовина…
Самойловича увели, наконец, прибегнув к маленькому обману. Палий показал вид, что перед ним настоящий гетман, и постоянно обращался к нему со словами: «пане гетмане», «ясновельможный», «батьку козацкий». Он поддерживал в нем его тихое, спокойное заблуждение, что они теперь находятся в Украине, на Днепре, недалеко от Запорожской Сечи, и именно на хуторе у Палия. На Енисей безумец смотрел, как на Днепр…
– А, Днипро-батьку, здоров був, – приветствовал он голубую, широкую ленту воды при виде Енисея, когда подходили к невольному жилью Палия. – Ото добре будет, как поплывут тут чайки козацкия да в море выйдут! Они там будут Царьград мушкетным дымом окуривать, а мы тут у Крыму орде чосу задамо.