Нарядившись как под венец, Елена взяла небольшое зеркальце и с улыбкой посмотрелась в него. Она чувствовала, видела, что была красавица, что была в настоящую минуту прелестнее, нежели когда-нибудь.
– Не правда ли, ведь я хороша теперь, и Алексей долго будет любить меня? – весело спросила прелестная девушка свою няню, целуя ее в восторге в глаза и в губы.
– Ах ты, мое ненаглядное солнышко, – вскричала Игнатьевна, посмотрев с любовью на свою питомицу. – Да найдется ли краше тебя во всем Русском царстве, не только здесь, в Москве? Ведь про твою красу, моя жемчужинка, ни в сказке сказать, ни пером описать, кого же и любить, как не такое бесценное сокровище?..
– Ах, няня, – прервала Елена, – да ведь мне и лучше хочется казаться не для себя, а для Алексея!
Прошло, однако же, часа два после колокольного звона, а никто не приходил с площади. Прислонясь к маленькому окошку своему, Елена с нетерпением смотрела через сад на улицу, не завидит ли кого там. Вот показалась вдали какая-то толпа народа, она двигается вперед и, как будто, идет к дому Алексея. Все мысли девушки улетели туда. В толпе показался Семен Афанасьевич и какой-то немец… А между ними, кажется, Алексей… Да, так, они вели под руки ее жениха.
Если бы могла, Елена выпрыгнула бы к нему навстречу, взвилась бы ласточкой, полетела бы приветствовать своего любезного!.. «Только отчего это все как будто печальны? – прошептала Елена в недоумении, пристально всматриваясь в проходившую толпу. – Да и в лице Алексея, мне кажется, что-то странное? Зачем он смотрит все вперед и не взглянет сюда; зачем все вошли в дом к Алексею, а батюшка не ведет его к нам?» И Елена не верит глазам своим.
Через несколько минут Башмаков вышел из дома Алексея, прошел через улицу и отворил дверь светлицы Елены.
Семен Афанасьевич был бледен как полотно; глаза его казались распухшими от слез, но он, улыбаясь, вошел к своей дочери.
– Батюшка! – вскричала Елена, бросившись к нему на шею. – Ведь колокол подняли?
– Подняли, моя ласточка…
– Ах, как я рада, боже мой, я умру от радости! – вскричала девушка, целуя отца и не будучи в состоянии утишить своего восторга.
– Полно, мой дружок, – сказал Семен Афанасьевич с некоторою строгостью, – чему тут радоваться? – И крупная слеза вдруг выкатилась из его глаз; но он незаметно от своей дочери обтер глаза и потом, посмотрев с неудовольствием на платье Елены, прибавил: – Что это ты нарядилась, Леночка, словно на Пасху? Сними с себя все, ведь сегодня не праздник…
– Батюшка! – вскричала Елена, посмотрев с величайшим изумлением прямо в глаза отцу и как будто не веря своим ушам. – Да ведь сюда будет сейчас Артемон Сергеевич, сюда придет Алексей. Не сам ли ты приказывал няне, чтобы я надела эту ферязь?
– Врет она, дура, видно, из ума выжила от старости! Я ничего не говорил. Сними же с себя все, моя ласточка.
Семен Афанасьевич, отвернувшись от дочери, пошел к двери, и слезы в три ручья полились из его глаз, а Елена стояла окаменелая на одном месте, смутно предчувствуя, что сделалось что-то недоброе…
Башмаков уже знал о сумасшествии Алексея. Идя из дома Козлова, он встретился с толпой, которая вела юношу в его жилище, и проведал о случившемся. Что почувствовал в это время бедный Семен Афанасьевич! Он разом понял, какое действие произведет известие об Алексее на дочь его, и, проводив юношу до дома, отправился к ней в светлицу. Но добрый старик не умел скрыть своего несчастия; он так мало привык к нему…
Чтобы не убить Елену, положили скрыть от нее помешательство Алексея, объявив, что он просто сделался болен и не может выходить из дома. Сначала бедная девушка поверила всему и, заливаясь слезами, беспрестанно умоляла свою няню осведомляться об ее женихе, хотя Игнатьевна ходила туда по десяти раз в день. Добрая старушка, утешая Елену, всякий раз приносила ей известие, что Алексею становится лучше и лучше, что уже он начинает вставать с постели, выходить на крыльцо. Доверчивая Елена радостно слышит эти драгоценные известия о своем женихе и уже мысленно начинает упрекать его, зачем он не покажется ей, зачем не подаст весточку, что помнит ее, думает о ней… Наконец, по сбивчивым ответам Игнатьевны Елена начинает догадываться, что ее обманывают, что Алексей, вероятно, при смерти, и в уме ее зарождается мысль другим образом удостовериться в этом…
Между тем Пфейфер дал себе слово употребить все средства к излечению своего друга и, сколько по собственному желанию, сколько и по просьбе Матвеева, щедро одарившего его, решился для полного успеха в врачевании поселиться совсем в доме, занимаемом Алексеем. И в первую ночь после поднятия колокола перебрался туда вместе с прелестною Розою, которая для доброго дела охотно последовала за своим мужем, хотя ей немножко и тяжело было расстаться с матерью.