Тогда я думал, что все плохое кончилось. Я ошибался, впереди меня ждало много увлекательных приключений.
Черт бы их побрал. Приключения хороши тогда, когда случаются не с тобой.
Глава 2
Все началось с обычного дежурства. Я вернулся в свою больницу на ставку хирурга, и сразу же выяснилось, что есть только работа ночного дежуранта. Это не испугало меня – напротив, обрадовало. К тому времени я окончательно стал ночной тварью. Дневной свет не убивал меня как вампира, всего лишь вгонял в сон, зато ночная тьма пробуждала и бодрила. В этом нет ничего мистического – миллионы людей в нашем мире являются «совами», и мучаются от того, что им надо пробуждаться в семь утра (а то и в пять, о боже!), реанимировать себя разными способами, включающими лошадиные дозы кофе, массаж ушных раковин и отвратительный ледяной душ. Они пробуждаются, пинками выгоняют себя из согретых постелей, обрекая одеяла и подушки на мертвецкий холод, и улитками ползут на работу, проклиная судьбу. Большая часть по-настоящему созидательных людей, коих я встречал, была «совами». Все подлизы без исключения – «совы». А вот мэры, чиновники, классные руководители, больничные регистраторы, вахтеры и прочие люди, прямо или косвенно регламентирующие нашу жизнь, как правило – «жаворонки». Они достигли видимости успеха благодаря тому, что встают раньше. Они бессовестно строят по ранжиру нас, «сов», и заставляют жить так, как удобно им. Это неспроста: «жаворонки» принижают нас и низводят до своего интеллектуального уровня. Уже в этом заложена великая несправедливость современного, помешанного на социальном и экономическом успехе общества, и следует задуматься над тем, как это исправить.
Чего стоит одна только пословица: «Кто рано встает, тому Бог подает». А тем, кто встает поздно, что – кукиш? Это дискриминация! Или вот еще по-английски: «Early to bed and early to rise, make the man healthy, wealthy and wise». Тьфу, даже переводить не буду бессовестный стишок, кто знает язык, сам переведет. И такому учат детей!
Я бы разделил людей на две расы: «совы» и «жаворонки», и дал им равные права, чего до сих пор не было. Люди борются, и небезуспешно, за права геев и лесбиянок. Скажу честно, что до сексуальных меньшинств мне нет дела, больше меня волнуют права «сов». Есть, конечно, и третья раса – подлизы, они же фрагранты. Но о них позже.
А теперь о том, что произошло в ту злосчастную ночь.
В три ночи «скорая» доставляет в приемный покой зверски избитого молодого человека. Его подобрали на улице, в луже крови, в бессознательном состоянии. Паспорта нет, документов – никаких. Выглядит так, словно упал с десятого этажа, а по пути зацепил все балконы. Но я опытным глазом определяю, что его отмутузили – насмотрелся я такого за свою жизнь. Совершенно непонятно, каким образом жизнь держится в его изувеченном теле: три открытых перелома, живописная картинка, острые концы костей торчат из мяса, и неизвестно сколько переломов закрытых. Лицо – всмятку, трудно даже назвать лицом то, что осталось. Живот вспорот сверху донизу и кишки вылезают наружу. В общем, понятно, что парня не просто побили, его убили, но почему-то не до конца. Что интересно, молодой человек одет весьма прилично, не какой-нибудь бомж: дорогущий костюм из тонкой шерсти, галстук из бутика, напрочь вымокший в крови, пижонские ботинки из натуральной змеиной кожи, в кошельке пять тысяч баксов (я заверял опись), и ведь не тронули деньги! А зачем же тогда убивали? Странные убийцы нынче пошли.
С бомжами легче – умрет вонючка, и дело с концом, никому он не нужен, в морг его, в сыру землицу или в анатомку, на запчасти разбирать, студентов учить. А вот у такого разодетого яппи, как сей почти-труп, завтра же объявится толпа крутых родственников: папа – директор крупной фирмы, мама – светская львица, герлфренд – топ-модель, и так далее. Тут нужно быть осторожным. И заработать, кстати, тоже можно неплохо, если человек вдруг выживет, и окажется, что спаситель его – я.
Только не выживет, гарантировано. Не бывает таких чудес, во всяком случае, я не видел. Опыт есть опыт. В большинстве случаев трудно сказать, как «поведет» себя пациент дальше – пойдет на поправку или решит сбежать на тот свет в течение считанных секунд. Но в таких случаях, как с этим хлопцем, все ясно сразу: готовый жмурик. Не ясно только одно: минута проходит за минутой, а он все еще жив.
Дальше все как обычно: тело – шлеп на каталку, трубку в трахею, бегом по коридору на рентген, потом в операционную. Я звоню в ординаторскую Сергею Иванычу, второму дежурному хирургу – вставай, Иваныч, хватит дрыхнуть, дел навалило – мало не покажется. Велю сестре будить анестезиологов. Облачаюсь в бахилы, фартук и все прочее, что хирургам положено, мою руки, а сам глубоко в душе надеюсь, что парень преставится раньше, чем мы начнем собирать его по кусочкам, потому что шансов у бедняги – считай, никаких, а работы как минимум часа на три-четыре, и какой работы… Руки-ноги – это ладно, до репозиции костей дело вряд ли сегодня дойдет, оставим на утро травматологам, пусть трудятся, их специализация. А вот на живот идти – это самое мое, потому что я полостной хирург. То, что я у парня в животе увидел, хоть и мельком, – дикий ужас. Как минимум четыре больших дыры в кишечнике, и в толстом и в тонком, полживота кала, перитонит гарантирован. Да какой ему перитонит, не доживет он до перитонита, у него, поди, крови-то меньше литра осталось…
В такие моменты я радуюсь, что потерял обоняние. Полагаю, вы знаете, что находится у людей в кишках. Запашок при подобных операциях убийственный, не все выдерживают. А я его не чувствую. Может быть, именно поэтому так быстро поднял свою квалификацию полостного хирурга. Отсутствие неприятных отвлекающих факторов способствует качественной работе.
Прибывает Иваныч, начинает мыться. Уважаю его. Сергей Иванович Лебедев – бывший военный врач, строгий, дисциплинированный, но мужик безусловно душевный, этого не отнимешь. Возрастом за пятьдесят, ростом на полголовы выше меня, худой, белесый от седины, усатый. Сильно «окает» – родом из глухой ветлужской деревеньки. Руки огромные, но именно хирургические, не лопатами – длиннющие узловатые пальцы, сила такая, что подкову согнет. В работе хирурга главное все-таки голова, если с ней слабовато, то никакие руки не помогут. Но такие конечности, как у Лебедева – дар божий, великолепное подспорье хорошим мозгам. Мы много оперировали с Иванычем по ночам, и когда пальцы мои уже начинали дрожать, он был сосредоточен и невозмутим. Лебедев рассказывал мне кое-что о своей работе в Афганистане, это впечатляет, начинаешь понимать, что наши условия – просто рай по сравнению с тем, что может быть на войне. Между прочим, Лебедев – не простой хирург, он доцент на военфаке в Медицинской академии – преподает, читает лекции и знает теорию так, как я никогда ее знать не буду. И все равно дежурит по ночам в нашей больнице, потому что у него дети, и внуки, и всем нужно денег, и всех нужно поставить на ноги, и нельзя идти ни на какую другую работу, кроме хирургической, потому что вот они – пальцы, нельзя их убить, испортить другим, огрубляющим трудом.
И, значит, все идет не так, как хотелось бы – то есть юноша наш все еще жив, и умирать не собирается, и мы «идем на живот». За то время, пока мы мылись, парня избавили от одежды (срезали ножницами одежду и сложили ее ошметки в специальные пакеты для следователей), обтерли тело стерильными сырыми салфетками, и выглядит он куда лучше, чем выглядел двадцать минут назад. Дышит пациент через трахеотомическую трубку, но дышит, как ни странно, самостоятельно, грудная клетка его вздымается и опускается ритмично, без особых проблем. Живот его похож на Хиросиму после бомбардировки, но артериальное давление на удивление приличное, совершенно не соответствующее тому, что видят мои глаза. Хлопец явно не собирается умирать, и значит, работать нам и работать. Не подумайте, что я лентяй и избегаю труда, вовсе нет, – напротив, мне становится интересно, мне уже хочется спасти его, довести до выздоровления, или хотя бы до прихода в сознание, задать пару вопросов и узнать, во-первых, кто его так отделал, и во-вторых, почему он такой неестественно живучий.