– Прошу вас, прекрасная панна, – робко предложил он ей напиток, – это вино, конечно, недостойно вас, однако ничего лучшего тут нет. А вам нужно подкрепиться.
– Благодарю, – улыбнулась королева его грез и протянула руку за чашкой.
Укутывающий девушку плащ чуть соскользнул, и взору юноши открылись тонкая шея и прекрасное плечо совершенно мраморной белизны. Дыхание Янека перехватило, руки задрожали, а язык онемел. Нимало не смутившись, Агнешка поправила свое одеяние, как будто рядом с ней стоял не мужчина, а резной комод.
– Давно ты здесь? – поинтересовалась она, насытившись.
– Кажется, целую вечность… – пролепетал в ответ юноша, у которого перед глазами все еще трепетала тонкая жилка на молочно-белой шее.
– Вечность – это много. – Прекрасное лицо панны тронула тонкая улыбка. – Как ты попал в плен?
– Меня захватил пан Михальский.
– А, это, наверное, тот шляхтич, что охраняет герцога, – наморщила лобик Агнешка. – У него довольно грозный вид.
– Вы правы, ваша милость, он телохранитель русского царя и весьма опасен в бою. Мне пришлось видеть его в деле, и я до сих пор не понимаю, как мне удалось выжить.
– А скажи мне, – спросила девушка, даже не подумав притвориться, что горестная судьба Корбута ей хоть немного интересна, – кто такая госпожа Элизабет?
Лицо Янека выразило совершеннейшее отчаяние, но он был вынужден признаться, что слышит это имя впервые.
– Может, твой друг-московит знает?
– Вполне вероятно, – ухватился за эту мысль литвин, – пан Анциферов не слишком образован, однако человек он осведомленный и будет рад услужить вашей милости.
– Так спроси его, только пусть не показывается. А то вид у него какой-то… варварский…
– Так это, верно, Лизка Лямкина, – почесав голову, ответил Первушка на вопрос Янека.
– А кто она?
– Так это… – помялся он, – в Немецкой слободе живет. Муж ее трактир держит, а она сама всякой всячиной торгует, по женскому делу: лентами там, кружевами всякими. Деньги еще в рост дает, да вместо обычной лихвы[57] какой-то процунт требует.
– Процент, наверное? – поправил его Янек.
– Может, и так, – согласился писарь, – а что это?
– Ну как тебе объяснить… – задумался Корбут. – Это от латинского «про центум», то есть «сотая доля». Можно сказать, что процент это лихва и есть.
– Ишь ты, – покрутил головой Анциферов, – а что, все ляхи латинянский язык ведают, как ты?
– Многие знают, – пожал плечами литвин, – хотя большинство запомнили лишь по нескольку слов и вставляют их в разговор, когда надо и не надо, чтобы показать свою ученость.
– Точно как наши бояре, – усмехнулся Первак, – как начнут в думе говорить, то как будто Священное Писание читают – ни слова в простоте!
– А скажи мне, Незлоб, – снова начал Янек, понукаемый красноречивыми взглядами Агнешки из-за ширмы, – эта, как ты сказал, Лизка Лямкина, она с вашим государем…
– Янка, ты совсем дурак – кто же о таких делах вслух говорит? За такое можно и без языка остаться.
– Значит, это правда?
– Может, и правда, – отрезал Первушка, – я им свечку не держал. Однако наш государь – человек молодой, а царица Катерина из неметчины носа не кажет. Так что если грех и есть, то небольшой! И государь наш если и блудит, то по-тихому.
– Но ты ведь знаешь?
– Да все знают, – отмахнулся Анциферов, – но вслух не говорят, потому как у боярина Ивана Никитича Романова катов в приказе много, а язык у каждого все-таки один!
Услышав рассказ Первака, Агнешка загадочно улыбнулась. Ну конечно, она права. Да, у него была женщина, но разве может какая-то маркитантка сравниться с ней? Наверное, он не раз пожалел, что отверг ее любовь. Что же, теперь герцог может исправить эту ошибку. Она не будет слишком уж строга к нему и даст возможность заслужить прощение. Скоро он придет, и ей нужно подготовиться. Волосы расчесаны, наряда все равно нет, что же делать? Не придумав ничего лучше, девушка прилегла на оттоманку, постаравшись принять самую соблазнительную позу. «Ты все равно будешь моим, Странник», – подумала она и… скоро заснула.