– Вам не следовало так разговаривать с герцогом, – выразил всеобщее мнение Гонсевский.
– Я знаю, – тяжело вздохнул тот в ответ, – но он меня вынудил.
– Верно: вы сделали ровно то, что он хотел. Вы оскорбили его в присутствии множества людей, после того как он великодушно и благородно вернул нам тело пана гетмана для погребения. Теперь он в своем праве.
– Вы думаете, он пойдет на крайние меры?
– Это война, пан канцлер, в ней не бывает крайних и не крайних мер.
– Но мы – послы!
– Нет, ясновельможный пан, мы вели подкрепление к войску покойного гетмана. У нас укрылся после поражения раненый королевич. Герцог ясно дал нам понять: либо мы послы и принимаем его требования, либо мы воюем, и – вае виктис[63].
– Паны сенаторы, – окликнул их командовавший почетным караулом ротмистр, – прошу прощения, что прерываю ваши милости, но московиты отпустили нескольких наших.
– Кого «наших»? – не понял Гонсевский.
– Ну, я хотел сказать, пан рефендарий – нескольких пленных шляхтичей.
– Приведите их сюда, – велел Сапега.
Повинуясь приказу, караульные скоро подвели к сенаторам нескольких человек в некогда нарядных, но теперь совершенно оборванных одеждах.
– Кто вы, панове?
– Вы не узнаете меня?.. – глухо спросил самый молодой из них, поправляя повязку на лбу.
– Пан Адам Казановский? – с трудом узнал его канцлер.
– Да, это я, а также пан Бартоломей Ленцкий и пан Юницкий.
– Откуда вы?
– Из московитского плена, как видите. Герцог сказал, что королевич Владислав очень плох, и, возможно, ему станет легче, если он увидит меня. Поэтому он любезно…
– Черт бы побрал этого мекленбургского дьявола и его любезность! – не выдержав, заорал канцлер. – Сначала он пообещал угостить нас ядрами из своих пушек, а теперь проявляет милосердие к раненому королевичу.
– Он и вправду так плох? – встревоженно спросил Казановский.
– Все в руках Божьих, – вздел руки к небу Новодворский, – а скажите, пушки герцога и вправду так страшны, как о них говорят?
– Ваше преосвященство, – выступил вперед Ленцкий, – я служу уже много лет и дрался с немцами, турками, шведами и конечно же московитами, но никогда не видел ничего страшнее. Не знаю, какой демон научил герцога и его людей этой премудрости, а только если они примутся за ваш лагерь хорошенько, то он и часа не продержится.
– Как вы попали в плен?
– После поражения нашего войска под Можайском, мы отходили к Литве, но на нас обрушился этот проклятый перебежчик Валуев. Нас было почти тысяча, и никому не посчастливилось уйти. Я лишь чудом выжил.
– А вы? – обернулся Гонсевский к Юницкому.
– Я отступал в отряде пана Казановского-старшего, возглавившего войска после смерти Ходкевича и исчезновения его высочества. Мы уже почти добрались до Литвы, как нас перехватили войска Прозоровского.
– Кому-нибудь удалось уйти?
– Не знаю, я был ранен в самом начале боя и не видел, чем все кончилось, однако слышал от московитов, что какой-то части наших жолнежей удалось спастись и добраться до границы. Там стоит отряд Храповицкого, и московиты не рискуют соваться слишком уж близко.
– Пан Якуб верен себе, – хмыкнул канцлер, – обещал, что не выступит против герцога, и стоит на рубеже. Ладно, ступайте в лагерь, господа, вам надо отдохнуть.
– Шах и мат!
– Вы что-то сказали, пан Гонсевский?
– Шах и мат, – повторил рефендарий с мрачным видом.
– О чем вы?
– Вы не играете в шахматы, пан канцлер?
– Играю, но при чем тут это!
– Иоганн Альбрехт, или как там теперь его зовут, поставил нам шах и мат.
– Каким образом?
– Если бы эти трое были больны чумой, они нанесли бы куда меньше вреда.
– Да почему? Вы говорите загадками!
– Никаких загадок, пан канцлер, просто не пройдет и часа, как даже последний кашевар в нашем лагере будет знать, как смертоносна мекленбургская артиллерия, и что все наши войска уничтожены московитами. Никакого боя завтра не будет, ибо наши же жолнежи потащат нас к герцогу заключать мир.
Закончив переговоры, я направился в наш лагерь, где тут же приказал собраться всем командирам полков. Те, впрочем, ожидали моего вызова и вскоре собрались.
– Что у тебя, Рутгер? – без лишних предисловий обратился я к Ван Дейку.
– Пушки готовы, припасов к ним довольно, – лапидарно отозвался голландец.
– У тебя, Анисим?
– Все готово, государь, – хитро ухмыльнулся Пушкарев, – как солнце сядет, разожжем столько костров, что ляхам небо с овчинку покажется. Подумают, что вся ногайская орда к нам на помощь пришла.