– Ступай, сказано тебе! И чтобы одна нога здесь, а другая там!
Первушка опрометью бросился прочь из шатра, игравшего роль походной канцелярии, где он в последнее время подвизался. Когда государь повелел ему отправляться с ним в поход, парень понял, что поймал жар-птицу за хвост, и если не оплошает, то пойти может куда как далеко. Грамотку надо написать? Анциферов тут как тут! Сбегать куда? Пока рынды да податни, бранясь и толкаясь, спорят меж собой, кому сие по чину, Первушка уже управился. Получалось, вправду сказать, не всегда хорошо, но усердие юноши заметили и оценили. Вот только в набег на Владислава его не взяли, но как вернулись, тут же усадили писать роспись захваченного в бою у ляхов. Судя по добыче, царские ратники одержали верх в немалой битве, однако глядя на то, как резво они вернулись и сразу же встали под защиту укреплений, становится ясно – сил у польского королевича еще куда как много.
Выбежав, он едва не сбил с ног своего нового приятеля – Яна Корбута. По совести говоря, поначалу парень смотрел на литвинского полоняника с опаской. Однако со временем они подружились, тем более, как оказалось, Янек был из православной шляхты, то есть не совсем басурманин.
– Примус[51], – воскликнул Ян, сияя счастливыми глазами, – она здесь!
– Кто «она»-то? – удивился Анциферов, которого Корбут называл то Примусом, перекладывая его прозвище на латынь, то Незлобом[52], переводя крестовое имя с греческого, на что парень, уважая ученость нового приятеля, никогда не обижался.
– Богиня моих грез, королева моих снов, владычица моих мыслей!..
– Агнешка, что ли? – сообразил Первак, поскольку новый друг успел прожужжать ему все уши о предмете своей страсти.
– Да, великолепная, несравненная панна Агнешка Карнковская, самая прекрасная девушка во всей Речи Посполитой!
– Ишь ты… – озадаченно хмыкнул Анциферов, которому любопытно было взглянуть на первую польскую красавицу, но роспись в Можайск сама не отнесется, и хочешь не хочешь, надо было бежать. – Слушай, Ян, мне теперь недосуг, а как вернусь, так покажешь мне свою зазнобу.
Быстро выпалив это, парень кинулся к коновязи и, птицей взлетев в седло, поскакал в город. Оставшись один, Янек шел, не разбирая дороги и продолжая блаженно улыбаться. Судьба до сих пор не часто баловала сироту, так что неожиданное пленение молодой человек воспринял как очередной ее удар. Что проку возмущаться по поводу непогоды или напротив – жаркого солнца? От твоих стенаний все равно ничего не изменится! Впрочем, положа руку на сердце, жизнь его если и переменилась, то уж никак не к худшему. Захвативший его Михальский вечно где-то пропадал и передал своего пленника самому царю. Тот, пару раз поговорив с ним, казалось, совсем потерял интерес и поручил его попечению Анциферова. Поначалу они смотрели друг на дружку с подозрением, но потом сошлись. Спали под одной телегой, ели из одного котелка, пили из одной чаши. Первак рассказывал Янеку о Москве, а тот ему о Вильно, Кракове и других городах, в которых ему довелось побывать. Никто в московитском лагере не заставлял Корбута работать, не помыкал им и уж тем более не оскорблял. Разве что часовые.
– Куды прешь, зараза? – вывел литвина из задумчивости зычный голос караульного, разом напомнив, что он в плену.
– Человек образованный сказал бы: «Кво вадис, инфекция»[53], – назидательным тоном ответил он здоровенному стрельцу, чтобы не показать испуга.
– А будешь лаяться по-непонятному, в рыло дам! – широко улыбнувшись, посулил ему часовой.
– О времена, о нравы! – воскликнул патетически Корбут, но испытывать судьбу более не стал и, опасливо покосившись на пудовые кулаки караульного, повернул назад.
Первушка тем временем доскакал до города и в воротах наткнулся на Пожарского, который в сопровождении челяди куда-то направлялся. По военному времени, князь и его спутники были в бронях, только у самого Дмитрия Михайловича вместо шлема на голове обычная шапка с соболиной опушкой.
– Господине! – закричал парень, спрыгнув с коня и поклонившись прославленному воеводе.
– Чего тебе? – развернулся в его сторону князь.
– Вот, велено в руки передать, – еще раз поклонился Первак и подал роспись.
Пожарский, в отличие от многих бояр, был не только грамотен, а скорее, даже хорошо образован, так что, подхватив грамотку, быстро прочел ее содержимое и нахмурил брови.
– Пушки лишними не будут, – задумчиво проронил он, – но на стены их сразу не затащишь… Ладно, государь мне сказывал, что отдаст пушки, у ляхов захваченные. Сейчас пошлю людей за ними.
52
Имя Акакий имеет греческое происхождение и образовано из двух смысловых частей. Первая часть – это отрицание, то есть «не», а вторая часть – «злой», «злобный».