— Но он не смог бы меня купить, — недоверчиво и чуть улыбаясь, сказала Нефрет.
— Да, потому ты стоишь много больше всех земных сокровищ. Если бы бог мог бы тебя купить, то одновременно все потерял бы и все выиграл.
— А божество ощущает благоухание?
Сатми перечислил все, что предназначено было услаждать божественное обоняние и хранилось в кладовых храма — мирру, бальзам, ладан.
— В теплые безветренные дни блестят и дышат ароматом листья душистого дерева. Сок капает с них, как пот с лиц рабочих. Мы посылаем невольников с кожаными плетьми, и те секут ими листья, пока ремешки не пропитаются ароматным соком. Эта драгоценная смола больше всего нравится божеству.
— Скажи мне, у бога есть зеркала? Какие они?
— Да, — ответил Сатми, припомнив одно стоявшее в нише зеркальце, пустячный в сравнении с другими дар, который не ценили ни жрецы, ни миряне.
— Я с удовольствием глянула бы в зеркало, куда смотрелось божество, — щебетала Нефрет.
Когда Сатми с тяжелым вздохом поднял на нее глаза, добавила:
— Я смотрелась бы в такое зеркало всю жизнь.
На следующий вечер Сатми принес маленькую резную шкатулку, где лежало металлическое зеркальце. Ручкой его служило подобие бога Беса, чья странная прическа — корона из перьев — переходила в отполированный диск. Когда Нефрет достала подарок, в нем отразилось небо, и звезды, и ее личико и глаза, осиянные лучами звезд. Нефрет была счастлива и заявила, что теперь будет смотреться только в это зеркальце.
Сатми рад был бы подарить Нефрет все божьи сокровища и свою жизнь в придачу, лишь бы вечно глядеть на ее лицо и слышать ее голос.
Сатми возвращался в храм, как во сне. Он не заметил тени, которая опередила его и скрылась. Но если бы и заметил, скорее всего решил бы, что это какой-то пьянчуга.
Суаамон действительно обладал необычайными познаниями. Семи посещений целителя хватило, чтобы Инени вновь встал на ноги. Болезнь прошла, он был свеж и полон сил. Все устрашились, один только карлик радовался, дергаясь во все стороны, как акробат или плясун. Сатми не радовался и не удивлялся. Все, что не имело отношения к Нефрет, было ему безразлично. Он только внимательнее прислушивался к старушечьей болтовне Тутмоса — Инени теперь редко удостаивал его беседы.
Но как ни полнилась душа Сатми любовью, спокойствие Инени тревожило его. Еще тревожней было непонятное сближение учителя и Суаамона. В условленные часы целитель появлялся в келье Инени, дверь которой была отныне закрыта перед Сатми.
Как только Инени выздоровел, свидания с Нефрет прекратились. Верховный жрец находил для Сатми все новые поручения и наконец отправил его в одно из самых отдаленных владений божества, где вороватый управляющий вконец запустил хозяйство.
Не будь при Сатми помощника в лице Тутмоса, он предался бы отчаянию. Тутмос прогонял тоску, рассуждая о Нефрет и ее стихах, теребил Сатми и вовлекал молодого жреца в разговор.
Сатми все больше сживался с мыслью о женитьбе на Нефрет. А клятва? Да, он поклялся, что его обещание непоколебимо, что он всем существом отдастся служению мудрости, что никакие земные соблазны не заставят его свернуть с избранного пути. Так он поклялся. Но если он еще не постиг всей глубины мудрости и его знания не могут сравниться со знаниями учителя, что помешает ему восполнить недостающее? Он молод, перед ним вся жизнь.
Он не жаждал богатств, был безразличен к земным утехам. Конечно, любовь к Нефрет также была земной отрадой, но она не заставит его отказаться от пути истины. Напротив: познание божества требует любви, ибо все, что нас окружает — сотворено божеством из любви.
Так Сатми сворачивал с дороги правды на скользкий путь самообмана, подрывая тем самым чистоту своего служения божеству.
К тому же и сам бог, о котором он прежде мог думать лишь с боязливым трепетом, перестал наводить на него страх. Более того: Сатми видел в нем только препятствие к своему счастью — бог теперь казался ему врагом. В бессмысленной гордыне он готов был даже померяться силами с богом, преградившим путь к Нефрет.
Когда Сатми вернулся из деревни, где хорошо отдохнул, он нашел дома много перемен. Фараон возвратился с войны, и город в пьяной радости праздновал подписание мира. Солдаты, долго не имевшие возможности развлечься, толпились в питейных заведениях. Улицы гудели голосами пьяных, повсюду можно было видеть бесстыдные сцены — следствие всеобщей разнузданности.
Продажные женщины с небывалым нахальством приставали к прохожим, но это уже так не поражало Сатми, как раньше. Он видел в этих сценах то же проявление зова жизни, что в робких нежностях неопытной девушки, и сдержанно прокладывал себе дорогу среди назойливых и крикливых блудниц.
Инени спокойно приветствовал Сатми, словно между ними никогда не возникало недоразумений; верховный жрец полностью выздоровел.
На следующий день Сатми заметил в святилище писаря с лошадиными зубами: тот прятался за колонной и кивал ему. С какой-то озабоченной миной, очень подходившей к оскаленным в улыбке губам, он попросил Сатми быть вечером у известной калитки. Сатми спросил, не случилось ли чего-то важного, но писарь в ответ только махнул рукой. Было понятно, что он что-то знал, но не хотел или не мог рассказать.
Как только писарь исчез в коридоре, подошел Тутмос. Его глаза были круглы, как стеклянные бусины, беззубый рот шамкал. Он был не в силах произнести ни слова.
«И этот туда же…» — подумал Сатми.
Тутмос размахивал руками и отрывистыми фразами выражал свое отчаяние: фараон, чтобы закрепить мир, хочет выдать Нефрет — вдохновенную поэтессу, сравнимую мудростью с самим богом Тотом… — фараон хочет выдать ее замуж за никчемного варвара, который не имеет понятия о стиле, весь оброс щетиной, как кабан, одевается в шкуры и смердит от пота, как последний ремесленник.
Сатми показалось, что Тутмос сошел с ума. Старый писец то превозносил Нефрет, то обрушивался на варвара. Когда? как? почему? — Сатми не мог получить ясного ответа и кипел от ярости, слушая громкие, но совершенно несвоевременные и неуместные нарекания. Он потащил Тутмоса в свою комнату, усадил в кресло, встряхнул за плечи и наконец заставил по порядку рассказать все, что было известно писцу.
В то утро, когда Инени молился в Святая святых, божество объявило верховному жрецу, что Нефрет следует отдать в жены вчерашнему врагу и таким образом обеспечить стране вечный мир. Варвар в сопровождении большой свиты уже прибыл к фараону как почетный гость. Инени настаивал на том, что торжество бракосочетания откладывать нельзя и что после церемонии Нефрет должна незамедлительно уехать с мужем в его края. Но до объявления свадьбы жрец велел держать божественное откровение в секрете.
Облегчив свое сердце рассказом, Тутмос внезапно сообразил, что выдал тайну, о которой узнал только благодаря своему положению в храме. Но Сатми его не предаст, правда?
— А тот, зубастый… может, он узнал что-то худшее? — спрашивал Сатми, пытавшийся хотя бы внешне овладеть собой.
— Он услышал об этом от самой Нефрет… бедной Нефрет…
И горькие слезы снова полились по лицу впечатлительного Тутмоса.
Загадочная неясность происходящего произвела на Сатми впечатление хорошо продуманного заговора. Его вдохновителем, несомненно, был Инени. Борьба? Борьба!
Сатми проводил Тутмоса, пообещав, что не выдаст писца; сам он пойдет сейчас к Инени по совсем мелкому делу, связанному с распорядком в святилище.
Но Инени в тот день не мог принять Сатми: у него сидел Суаамон. Так ответил противный карлик.