Каранни вдруг выпрямился, собрал осколки табличек с Мурсилисовой грамотой, кинул их послу в подол и сказал:
— Вот мой ответ. Вези это тому, кто тебя прислал, твоему спесивому Мурсилису.
Каш Бихуни вздохнул с облегчением: примирения не будет. «Эй, где вы, боги войны? Сойдите с небес, помогите нам в справедливом бою!»
Хеттские послы отправились восвояси. Их провожал отряд конников…
— Не ухудшится ли положение царицы? — осторожно спросил Таги-Усак.
— А ты считаешь, что я должен отдать Мурсилису полцарства за спасение моей супруги? Нет, такого я сделать не могу! И тебе, звездочет, советую заглушить в душе все личные порывы. Мы обязаны совершать лишь то, что во благо родине нашей!
Сказав это, Каранни сжал ладонями свою голову. Таги-Усак пожалел, что задал царевичу свой вопрос. Не ко времени он.
Ночевать Каранни ушел к своим конникам.
Сон его был мучительным. Как в огне горел. Снилось, будто он ворвался в Хаттушаш, освободил царицу и вот уже, подняв ее на руки, несет в свой шатер. Но что это? Нуар? В руках у нее нож? Она вонзает клинок в белую грудь Мари-Луйс!..
Очнувшись от кошмара, Каранни рывком сел. Где он? В шатре у братьев-арцахцев?.. Вот они лежат по обе стороны. На коврах, которыми убран шатер, изображены крылатые кони. Они как бы парят в воздухе. В отверстие в куполе шатра видны звезды. Таги-Усака бы сюда, пусть бы растолковал, что они сулят… «Не послать ли за ним?» — подумал Каранни, но передумал и отправил слугу за Каш Бихуни.
Верховный военачальник вошел, потирая глаза со сна.
Каранни налил в буйволиный рог вина и протянул ему:
— На, пей. Мурсилис хочет ограбить меня. Я доволен, что ты разделяешь мое решение.
Каш Бихуни осушил рог и стер капли вина с усов. Каранни обнял его.
— Вот так-то! Мы этого Мурсилиса конницей раздавим! — он сжал пальцы в кулак. — Ты понял?.. Моли своих богов. У тебя ведь их много.
Каш Бихуни засмеялся.
— И верно, много. Что коней в нашем войске.
— А ты мудр, брат мой. Итак…
— Я весь в твоей власти, государь. Приказывай.
Они обнялись.
Начинало светать.
В присутствии всего войска, согласно обычаю, принесли жертвы богам. Затем обильно одарили всех прибившихся к лагерю нищих, раздали жалованье воинам и в полдень выступили из Бовберда на запад. Путь их лежал в страну хеттов. Жрецы-прорицатели, все как один, предвещали Удачу.
Кто бы посмел утверждать обратное.
Шли и шли. Все вперед и вперед…
Мари-Луйс засмеялась.
— О царь-солнце, ты могуч и отважен. Но зачем натираешься кунжутным маслом?
— Чтобы быть приятным тебе.
Они только что вышли из купальни и прогуливались, чтобы остыть. Горячий каменный пол обжигал голые ступни Мари-Луйс. Приятный ветерок, проникавший в чуть приоткрытые створки окна, колыхал легкую воздушную ткань, в которую было окутано тело царицы.
— Я счастлива, что боги предали меня твоей власти, царь-солнце! Я не витаю в мире грез, а живу реальной жизнью…
Стены и потолок зала были отделаны резьбой по камню. В золоченых напольных светильниках горели свечи.
Мари-Луйс, не унимаясь, льстила Мурсилису, временами дивясь сама себе, что способна на такое. Изображала перед ним влюбленность. В душе она была довольна, что сумела чарами своими опутать этого жестокого и грубого властелина. Она уже вполне покорила его.
— О Мари-Луйс! — воздыхал Мурсилис. — О чудо! И отчего я прежде не встретился с тобой, прекраснейшая из прекрасных!..
Она гладила ему руку и приговаривала:
— Я — хмельное вино из пшена, сильно пьянящее! Я — жаренная в масле пшеница, попробуешь — сладкая, а есть станешь — горькая!
Движения ее были плавными, говорила, как зачаровывала.
Сквозь окутавшую ее прозрачную ткань просвечивала чудная кожа цвета чайной розы.
Глаза Мурсилиса горели страстью.
Горела и Мари-Луйс. Но иным огнем. Ее жгла ненависть. Душа растоптана, сердце иссыхает. Жестокое оскорбление требовало такой же жестокой мести.
В воду бассейна добавлено вино, теплый ласковый ветер колышет тонкую ткань…
Мари-Луйс снова, в какой уже раз, рассказывает, как Нуанза Вараш терзал ее тело.
День ото дня, капля за каплей, вливала она яд в душу царя. И яд постепенно делал свое дело.
— Я нещадно покараю Нуанза Вараша!..