Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово посмотрела на него и спросила:
— Что с тобой? Ты словно вестник смерти…
— Да, великая царица… Но, может, сейчас не говорить?..
— Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой…
— Дело в том, что… — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем, супруга этой твоей гостьи больше нет…
Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако…
Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос проговорила:
— Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с каким-то испугом?..
Таги-Усак опустился на колено.
Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва под ней, похоже, заколебалась…
Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула:
— Это знак траура, царица! Что произошло?
— Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя утешить!
Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием медленно пить пиво.
Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице.
Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед ней восковую табличку.
Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже незадолго до смерти поставил печать под этим решением…
— О чем она? — робко поинтересовалась царица.
— О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у нас Тегарамские и Торгомские земли.
— Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота?
— Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала, не будь названная земля завоевана нашей кровью и нашим оружием. Однако все же приложи свою печатку рядом с мужниной. Я желаю этого!..
Хеттская царица сняла с пальца печатку и приложила ее туда, куда указал Каранни. Для нее это кольцо уже ничего не значило и не имело никакой цены. Если только подарить его надзирательнице, чтобы давала не тухлой, а свежей воды, когда пить хочется…
— Что ты намерен делать со мной, победитель хеттов? — неожиданно смело спросила она. — Или я уж не так красива и привлекательна?..
Каранни улыбнулся.
— Почему же? Ты и привлекательна, и красива, вдова Мурсилиса. И я вижу, что бог любви тебя не покинул. А потому, если хочешь, могу подарить тебя кому-нибудь из моих воинов.
— Да, да, хочу!.. И буду в благодарность молиться богам за тебя!..
— Однако, вдовствующая царица, права на тебя принадлежат не мне, а моей супруге.
— Я боюсь ее, боги!
Она уткнулась лицом в ладони и заплакала, а когда снова подняла взгляд, Каранни уже не было.
Очень ей было страшно при воспоминании о Мари-Луйс, о ее глазах, которые, того и гляди, ужалят словно змеи.
Очень страшно. Да кому пожалуешься…
Каранни направился к Мари-Луйс. Может, боги помогли ей смягчиться и настроиться на примирение?..
С утра до вечера Нуар просит его, умоляет делать все для того, чтобы вновь обрести близость царицы.
Мари-Луйс встретила супруга с покорностью, но и с величием. Приказала служанкам принести разной снеди и вина, сама все ему подавала. Каранни даже показалось на миг, что ее влечет к нему. Но, увы, это только показалось. Она была далека, как никогда.
Говорили супруги о нуждах войска. Вспоминали о сыне, о недужном царе Уганне. Мари-Луйс взволновалась, пожаловалась, что ужасно соскучилась по сыну своему, по дому. Каранни пил вино и согласно кивал всему, о чем бы она ни говорила.
Собравшись уходить, он сказал:
— Прикажи не оставлять вдову Мурсилиса без присмотра, чтобы не отравилась или как-нибудь еще не порешила себя.
— Она такого не сделает, не бойся. Эта чувственная самка еще не отрешилась от земных радостей. Ну а если бы она даже и покончила с собой, тебе-то какая от того печаль, мой государь?..
— Я хочу увезти ее к нам, в Куммаху.
В глазах у Мари-Луйс сверкнул огонь, но она не обнаружила своего подозрения и с улыбкой спросила: