Сведения о смертном приговоре по Суздальскому розыску были распечатаны, чтобы известить об именах государственных преступников, и вывешены рядом с местом казни[40]. В царском указе в окончательном виде были сформулированы вины несчастных людей, оказавшихся прикосновенными к делу царевича Алексея и царицы Евдокии. Первым стояло имя Степана Глебова, который оказался главным врагом для царя Петра. Позднее дело дойдет даже до церковной анафемы Глебову, имя которого в 1721 году поставили в один ряд с ненавидимым именем предателя гетмана Мазепы. По всем российским церквям раз в год, в неделю Торжества православия — первую неделю Великого поста, должны были провозглашать: «Стефан Глебов, который в безприкладном преступлении и в писменном против его царского величества народном возмущении повинен… за сия церкви и отечеству богоненавистные противности, во веки да будет анафема!»[41]
От Ладоги до Шлиссельбурга
Петр I уезжал с царевичем Алексеем Петровичем из Москвы в Петербург, оставляя после себя белокаменный столб, устрашавший зримыми последствиями чудовищных расправ. Два дня спустя после отъезда царя, 20 марта, по другой дороге, на Новгород, увезли из Москвы царицу Евдокию, отправленную в Успенский монастырь в Старой Ладоге. «Горькое житие» в Покровском монастыре она теперь могла вспоминать как лучшие времена, не зная, что еще ждет ее впереди. Царь Петр не хотел больше случайностей, он должен был быть уверен, что первая жена останется в монахинях в монастыре, а вокруг нее не будет тех, кто мечтает о возвращении к прошлому. Ведь он искренне был убежден в винах царевича Алексея, подпавшего под ненужное влияние «монахинь» и «монахов», а среди них и царицы Евдокии, и епископа Досифея, и других лиц, привлеченных к Суздальскому розыску. Петр I ценил людей мерилом государственной пользы, поэтому монахи и церковь у него находились на одном из последних мест. На это еще накладывалась старая история с патриархом Никоном. Царь Петр думал, что тот мешал править его отцу — царю Алексею Михайловичу.
Историк Сергей Михайлович Соловьев привел примечательный разговор царя с Петром Толстым, главным помощником в следствии по делу царевича Алексея: «Когда б не монахиня, не монах и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое неслыханное зло», — говорил Петр I в своем окружении, мучаясь своим выбором. «Ой, бородачи! Многому злу корень — старцы и попы; отец мой имел дело с одним бородачом, а я — с тысячами. Бог — сердцеведец и судья вероломцам. Я хотел ему блага, а он всегдашний мой противник». В ответ Толстой предлагал «обрезать перья и поубавить пуха старцам». «Не будут летать скоро, скоро!» — отвечал Петр{223}. Конечно, царь знал о чем говорил. Дальнейшее последовательное подчинение церкви государству, создание Синода были тоже отдаленно связаны с делом царевича Алексея и царицы Евдокии. Переступив через казнь епископа Досифея, царь уже не останавливался, а все недовольные положением церкви иерархи оказались устрашены.
«Пользу» от монастырей царь Петр нашел в том, чтобы превращать их в тюрьмы. С 1718 года бывшая царица становится монастырской пленницей; отныне она — только старица Елена. Находиться она должна была под охраной специально откомандированной роты солдат. Объяснить выбор Старой Ладоги как места заключения царицы Евдокии можно близостью города к Петербургу. Ладожская крепость к концу XVII века только называлась крепостью. Даже к началу Северной войны там царствовала разруха; по росписи воевод при передаче управления городом в 1687 году все деревянные укрепления в Ладоге разваливались: «Город Ладога каменный, башни и прясла стоят без кровли и без починки многие лета, и в башнях мосты от дождя и от снегу все огнили и провалились… а пушечные припасы и ружейная казна стоит в деревянном анбаре, и на том анбаре кровля худа, и тот анбар огнил, а город деревянной стоит без кровли, и от мокроты все валится врознь»{224}.
Не лучше должны были обстоять дела и в более позднее время, когда успехи Северной войны отодвинули угрозу Ладоге со стороны шведов. Если уж не нашлось средств починить городскую крепость, то что было говорить о ладожских монастырях?! Буквально первая проблема, которая возникла у тюремщиков старицы Елены, состояла в том, что вся территория монастыря была как на юру, через нее свободно можно было проходить любому человеку. Правда, после смерти царевича Алексея и всех близких людей бывшей царицы никто не стремился увидеться с ней, передать ей письмо, подарок или просто привет на словах. Осталась только делопроизводственная переписка по поводу деталей охраны «известной персоны», но никаких личных документов старицы Елены, ее собственных писем и грамоток, относящихся к этому времени, нет. Поэтому ее жизнь в Ладожском монастыре восстанавливается словно по отражению в зеркале, да и то, образно говоря, стоящему в дальней комнате.
40
В документе говорится о том, что тела казненных помещены «на сем столпе», см.: Ф. 173. Оп. 1.Д. 132. Л. 3 — боб.
41
В чине анафемы говорилось, что Степан Глебов отказался от причастия; на самом деле, как известно из отчета священников, бывших у казни, Глебов просил причаститься, но по царскому указу его просьба не была исполнена. См.: