– А мне казалось, что ты хочешь завершить задачу Цезаря и завоевать Парфию, – отозвалась я. – По-моему, это не очень вяжется с экстравагантным потворством прихотям.
– Александр, бывало, предавался необузданному пьянству, но это не помешало ему завоевать весь мир. Кто сказал, что разгул и великие дела несовместимы?
– Да, Александр совмещал одно с другим, но он и прожил совсем недолго.
– Недолго, зато со славой. Со славой!
Антоний поднял чашу и осушил ее одним глотком.
– Перестань кричать, – потребовала я. Его голос резал мне слух.
Он вложил другой бокал в мою руку, и я стала пить – медленно, маленькими глотками. Захмелеть еще больше у меня не было ни малейшего желания.
Сытые, изрядно набравшиеся вином, мы снова вывалились на улицу и там встретили гуляк из нашей же компании, включая Николая и пожилого интенданта. Две группы людей перемешались, а потом снова, несколько поменяв состав, разошлись в разных направлениях в поисках новых развлечений. Я приметила Хармиону и приглянувшегося ей рослого римлянина, но они меня, похоже, не увидели. Вместе с прибившейся к нам частью компании мы вернулись обратно – на улицы, тянувшиеся вдоль берега. Здесь было потише, но дух распутства ощущался еще сильнее, как будто порок уже не пытался прикрыться фальшивой веселостью, но являл себя таким, каков есть, без притворства и без прикрас. Женщины высовывались из окон, подзывали гостей жестами и провожали призывными взглядами всех проходивших мимо мужчин.
Увидев в просвете одной из улиц какое-то высокое здание, я решила, что это, должно быть, храм Сераписа. Поскольку мне не терпелось покинуть квартал разврата, я потянула Антония за руку:
– Давай зайдем туда.
– Веди, – покладисто ответил он.
Мы двинулись туда и вскоре, к немалому моему удивлению, опять оказались посреди тесной толпы. Вокруг храма было устроено торжище с лавками и лотками. В свете сотен чадящих смолистых факелов там продавали все, что годится для подношений богам: благовония, лампы, свечи, гирлянды. В дверных проемах маячили храмовые проститутки. Помимо прочего, при храме имелись помещения – якобы для приватных молитв, – сдававшиеся желающим на час, без каких-либо вопросов.
Некогда этот храм, возведенный моим предком Птолемеем Третьим, был почитаемым святилищем, и люди являлись сюда за исцелением. Считалось, что ночь, проведенная в его стенах, изгоняет хворь. Ныне храм превратился в прибежище разврата, густо настоянного на суевериях: в бассейнах с подогретой водой, прежде служивших для ритуальных омовений, со смехом резвились обнаженные распутники и блудницы.
Пожалев о своем приходе, я уже собралась удалиться, но тут к нам приблизилась старуха.
– Любовные зелья, – шепнула она с заговорщицким видом, сунув Антонию какой-то флакон с зеленой жидкостью. – Лучшие любовные снадобья!
Он поднял флакон, чтобы посмотреть на свет.
– Не сомневайся, господин, средство самое сильное! – заявила старуха, протягивая руку за деньгами.
Антоний дал ей монету и машинально отпил из флакона.
– Не пей! – воскликнула я. – Вдруг там яд. Или какая-нибудь вредная гадость.
– Глупости, – отмахнулся он, утирая рот. – Никто здесь травить меня не станет. И тебя тоже. Попробуй. Выпей вместе со мной.
Разум предостерегал меня от подобной опрометчивости, но некая неведомая сила заставила послушаться. Я сделала глоток сладкой тягучей жидкости с послевкусием изюма.
– Идем, заглянем в святилище.
Мы прошли через торжище и поднялись по ступеням в храм. В лесу колонн царил сумрак, и я едва могла рассмотреть то место, где когда-то давно Береника, принадлежащая к числу моих предков, совершила знаменитое жертвоприношение – принесла в дар богам свои несравненные волосы. Дар этот был благосклонно принят и взят на небо, где обратился в созвездие.
Между тем мало-помалу мной овладевало странное чувство отрешенности и нарастающего желания. Тело мое буквально наливалось вожделением, а все окружающее таяло; острее всего я чувствовала руку Антония на моей талии. Не сговариваясь (Антоний, похоже, находился в плену тех же ощущений), мы направились вниз по ступеням к одной из каморок для уединения. Все мысли о порядке, приличиях, границах дозволенного стремительно улетучивались вместе с ощущением времени.
Вход манил. Хозяйка ждала. Мы вошли. Заплатили.
Мы оказались в большом помещении с высоким потолком, двумя маленькими окнами и кроватью на деревянной раме, с ременной сеткой для матраса. Мой плащ словно сам по себе упал к моим ногам, пояс с мечом последовал за ним. Не помня себя, я прильнула к Антонию. Где-то на задворках сознания сохранялось понимание, что это действие снадобья, но мне было все равно. Реальный мир перед глазами поплыл. Антоний, выпивший больше зелья, чем я, ощущал это еще сильнее.