Словно древо павшее – она.
Меж ветвей, носивших плод бывало,
Смотрит дней грядущих глубина,
Но – увы – об них я знаю мало.
Не вели близ арфы мне дремать!
О, взгляни на молодые руки!
Неужель не могут извлекать,
Царь, как ты, они из тела звуки?
III.
Царь! Во тьму уходишь, но мой звук
Над тобою власть еще имеет.
Не разбита песнь моя! Вокруг,
О, взгляни, вокруг все холодеет.
И сердца – твое, царь, заблудившись,
А мое, осиротев, – в твоем
Гневе-облаке повисли, слившись,
Стиснутые в бешенстве своем.
Видишь: мы меняемся с тобою.
Делается духом плоть. Пока
Близ тебя, царь, юноши рука,
Я ж держусь за руки старика,
Станем мы кружащейся звездою.
Морг
Лежат, как будто должно им такое
Последнее изобрести деянье,
Чтоб с этим холодом, самих с собою
Их примирить и завершить слиянье.
Ведь все вокруг них ждет еще конца.
Какое имя мертвое хранила
Одежда их? Смывали с их лица
Отчаянье. Оно не отходило
И их уста отмытые молчат
И бороды колючею волною
Расчесаны служителей рукою,
Затем, чтоб зрители не отшатнулись.
Глаза за веками перевернулись
И внутрь обращен теперь их взгляд.
Пантера
Хранить в себе, решоткой утомленный,
Не в силах ничего пантеры взгляд.
Ей мнится: есть лишь прутьев миллионы,
Мир прутья за собою не таят.
И ног могучих мягкий шаг упруго
Вкруг места одного всегда кружит,
Он, как метанье Силы возле круга,
Где Воля оглушенная стоит.
Лишь изредка зрачкам, освобожденным
От век тяжелых, образ предстает;
По членам неподвижно-напряженным
Пройдя, он в сердце медленно замрет.
Поэт
О, час! От меня улетая,
Ты ранишь меня своим крылом.
Один. Что делать – не знаю,
С моими устами, с ночью и днем?
Возлюбленной нет; нет покоя,
Нет места, где быль бы приют!
Вещам отдаюсь я, но, мною
Переполняясь, меня отдают.
Последний вечер
И ночь и дальняя езда. Куртины
И тихий парк наполнил войска гул.
Он поднял взор от клавесина,
Еще играя, на нее взглянул.
Так смотрят в зеркало. Была полна
Его чертами юными она.
Его печаль в них. С каждым звуком песни
Они казалися еще прелестней.
Но вдруг – как бы исчезло все. Она
Поникла с болью в нише у окна,
Держась рукой за сердца стук упорный.
Игра умолкла и туман седой
Снаружи вполз. До странности чужой
Стоял с главою мертвой Чако черный.
Detlav von Liliencron
Tiefe Sehnsucht
Подснежник! Первый мой привет
Срываю я, чтоб приколоть
Тебя к себе на шляпу.
Подснежник! Первый мой привет
Я встарь сорвал, чтоб приколоть
Возлюбленной на шляпу.
Осень
Астр цветенье. Из эфира
Луч скользит слабей меж роз,
Ждущих смерти от секиры,
Что взметнет палач-мороз.
В рощах бурой краски боле,
Листья в воздухе дрожат;
Неподвижно лес и поле
В синем аромате спят.
Персик на стене у сада,
Аистов предзимний лет,
Осени печаль, отрада,
Розы блекнут, зрелый плод.
Heinrich Heine
«Любимый образ твой во сне…»
Любимый образ твой во сне
В младенчестве являлся мне
И с кроткой ангельской красой
Был сходен, бледный и больной.
Лишь губы ярки, но своим
Лобзаньем смерть прильнет и к ним.
Погаснет горний свет лучей
Сиявший из святых очей.
«Дорогой старой я снова бреду…»
Дорогой старой я снова бреду,
По улицам знакомым
И к дому возлюбленной прихожу,
Стою пред пустынным домом.
И улицы страшно пусты…
Проклятая мостовая!
И рушатся зданья на голову мне
И я тороплюсь, убегая.
«Кто впервые любит, пусть…»
Кто впервые любит, пусть
Без взаимности – тот бог;
Тот же, кто вторично любит
Без ответа – тот глупец.
Я – глупец такой: люблю я
Снова, снова без ответа,
Звезды, месяц – все смеется
И смеюсь я, умирая.