— Это Коля Нефедов, помните? — сказал Заболотный, подтолкнув меня вперед. — Он у нас переночует, если не возражаете?
— В коридоре, на сундуке, — не сразу ответила старуха.
— Да и у меня в комнате места хватит, есть же раскладушка, — заметил Миша.
— Ну-у… пожалуй, — кивнула княгиня. — Тихий, смирный? Не из заключения?
— Что вы, что вы! — замахал руками Миша. — Почти студент. Почти Сорбонна. Просто семейные обстоятельства.
Мы вошли в подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж. Уже на площадке ощущались специфические кошачьи запахи, а когда Марья Гавриловна открыла дверь в квартиру, то они многократно усилились. Я не представляю, как можно жить в таких миазмах? Но Миша терпел. Наверное, он преследовал какие-то свои цели, ради которых можно было вынести не только кошек, но и ядовитых кобр с крокодилами.
У Марьи Гавриловны была трехкомнатная квартира со старой антикварной мебелью, но давно не ремонтированная. Прежде она занимала какой-то приличный поет в министерстве образования. Муж умер, а детей не было. Вообще никого. Только кошки, которые посыпались нам навстречу со всех сторон.
Я поспешил скрыться в комнате у Михаила, а тот еще долго о чем-то толковал с Марьей Гавриловной. Чтобы чем-то занять себя, я стал просматривать книги, которые лежали у Заболотного на столе. Смесь самых разных жанров. Тут были детективы в ярких обложках, модные Акунин с Марининой, исторические повести, стихи иеромонаха Романа, душеполезные поучения Аввы Дорофея, справочник по современному оружию, Сергей Нилус, патриотическая литература, буклеты. Миша проглатывал все подряд, без разбора. Полная эклектика. Не знаю, какой из него вышел бы священник, но в мирской жизни он, несомненно, добился бы определенных успехов. Шел бы в бизнес, стал бы как Борис Львович.
И, тем не менее, Заболотный по-прежнему упорно крутился возле Церкви. Правда или нет, но до меня доходили слухи, что, еще будучи послушником в одном из монастырей, Михаил был уличен в каких-то неблаговидных поступках. Пришлось ему уйти, не получив сан иподиакона, пробавляться некоторое время в общинах и братствах, которые порой к православной вере имеют касательное отношение. Но это Михаила не смущало, он всюду сходил «за своего». Да и история его жизни была такой, что располагала к сочувствию. Он рано осиротел, лет в шестнадцать. Отец, в пьяном состоянии, убил мать, затем сам повесился. Психологическая травма, конечно, для Михаила была сильная. Может, поэтому он и не мог долго жить в своей квартире. Признавался мне, что родители мерещатся. Кто выдержит? А был ли у него страх Божий? Не знаю.
Но мысли мои постепенно перекинулись от Михаила — к Павлу. У того тоже в семье было не сладко. Он жил в деревне под Тамбовом, а пьют в России, как известно, везде и всюду. Самый страшный бич, проклятие русского народа. В деревнях-то, может быть, еще и горше, еще безысходнее. Вот и его отец по зиме замерз как-то в сугробе, не дойдя до дома каких-нибудь десятка метров. Теперь мать пьет уже с новым мужем, с отчимом Павла. Я-то для себя решил, что никогда не прикоснусь к этой отраве. Даже под страхом смертной казни.
И тут я стал думать о своих родителях, о сестре. Мама ушла из жизни тогда, когда мне было пять лет. Я почти и не помнил ее. С сестрой мы на эту тему не разговариваем. Женя, по-моему, вычеркнула ее из своей жизни. Она не прощает обид, взять хотя бы Бориса Львовича. Что же между ними произошло, откуда такая ненависть? Я другой. Вот ушел из дома, а уже чувствую, что Жене сейчас очень плохо, что нельзя нам с ней быть врознь. Одни мы остались, она и я, надо держаться вместе. И такая меня вдруг охватила тоска в этой «кошачьей квартире», что я чуть не заплакал. Я вообще очень чувствительная натура, глаза на мокром месте часто бывают, хотя и держусь. Мне всех жалко, особенно то «существо», о котором уже упоминал.
Это девушка, семнадцати лет от роду. Вспомнив о ней, я совсем расстроился. Надо поговорить о ней с Павлом, может быть, что-то присоветует, подскажет, как вырвать ее из того адского круга?
Тут в комнату явился ухмыляющийся Михаил, словно только что проглотил миску сметаны, а я уже принял решение: не буду здесь ночевать, вернусь домой. Трамваи еще ходят.
— Ну, как знаешь, — согласился Заболотный. — Встретимся завтра, на вокзале.
Я спустился вниз, вышел из подъезда. Ночная прохлада как-то взбодрила меня, а тишина в дворике оказалась обманчивой. Где-то неподалеку загорланили песню. Я быстро пошел к трамвайной остановке, подняв воротник куртки. Но двое пьяных оказались и там. Они держались друг за друга, чтобы не упасть. Трамвая все не было, я плюнул и пошел пешком. Здесь не далеко, всего несколько остановок. Что-то тревожно было у меня на сердце, словно впереди, в ближайшее время меня ждали главные события в жизни, а я не хотел их приближения. Может быть, с приездом Павла все-то и разрешится?