— Разумеется, тебе надо отдохнуть и серьёзно заняться твоим здоровьем: ты что-то бледен, что-то расстроен; уж не лихорадку ли схватил в Крыму? С ней шутить нельзя... Если успеешь, то побывай перед отъездом у меня; вот хоть завтра; мы делаем большие манёвры в Семёновском.
На другой день, отправив семейство в подмосковное своё село Медведково и простившись на официальных аудиенциях с царём Иоанном и царевной-соправительницей, князь Василий Васильевич поехал с внуком Мишей в село Семёновское, на манёвры царя Петра Алексеевича.
Сотня с небольшим царских потешных, разделённых на два неравных числом отряда, стреляла непрерывными залпами. Один из отрядов, человек в шестьдесят пять или в семьдесят, стройно и не торопясь, шёл при барабанном бое к окружённому холму, с которого, кроме ружейных выстрелов, раздавалась пальба из двух маленьких орудий. Князь Василий Васильевич по возможности объяснял внуку задачу военных манёвров. Многие из действовавших в сражении лиц были знакомы Мише. В начальнике защищающегося на холме гарнизона он узнал князя Аникиту Ивановича Репнина. Атакующим отрядом предводительствовал князь Фёдор Юрьевич Ромодановский, которого Пётр считал таким гениальным полководцем, что прозвал его кесарем и на всяком учении, как подчинённый, рапортовал ему о состоянии войска.
Мише манёвры очень понравились. Сначала он при каждом выстреле из пушки вздрагивал; но дедушка успокоил его, заметив, что никто не падает, а если кто иногда и спотыкнётся, то не от пушки, а от торопливости и от неосторожности. Неистовые крики атакующих тоже не пугали Мишу: он рассудил, что если так делают, то, значит, нужно так делать; а если б не нужно было, то дедушка сказал бы им, чтоб они не шалили; дедушка же не говорил ничего, хотя и казался удивлённым.
И кто бы не удивился, глядя на ребячьи шалости Петра? Кто, кроме этого ребёнка, мог угадать, что его игра в солдатики даст России таких солдатиков, которые одолеют всех своих соседей и отразят соединённые против неё силы всей Европы?..
Манёвры подходили к концу. Гарнизон бегом спускался с холма, отступая группами к близлежащему лесу. Атакующие карабкались поодиночке на холм, на котором Миша в одну минуту мог насчитать до двадцати человек. Эти двадцать человек дружно подхватили одну из пушек, перенесли её на другое место и начали палить по направлению к нему, Мише. Начальник ушедшего с холма гарнизона стал очень громко кричать, и из одной группы вдруг сделалось шесть или семь маленьких: к ним, откуда ни возьмись, подскакали верховые с длинными пиками и в блестящих касках; нескольких солдат из разрозненных маленьких групп они окружили и отняли у них ружья. Другие группы добежали до леса и скрылись за деревьями, из-за которых показались дымки и раздались выстрелы. Верховые поскакали за ними, но, доехав до опушки леса и услышав бой барабана, поспешно возвратились, и кесарь с торжествующим лицом подъехал к барабанщику.
Барабанщик этот был царь Пётр Алексеевич.
Известно, что, во избежание или для прекращения распрей между своими спесивыми сослуживцами, Пётр, записавшись в службу рядовым, получал чины за отличие. Таким образом, к концу 1688 года он был уже барабанщиком, — чин, который, надо полагать, был тогда в большем почёте, чем теперь.
Пётр принял князя Василия Васильевича так же радушно, как и в предыдущие дни. Он опять обласкал Мишу и, видя сияющее от восхищения лицо его, спросил, не хочет ли и он поступить на военную службу. Миша очень обрадовался предложению царя, полагая, что на него сейчас же наденут мундир и длинные сапоги, которые ему в особенности нравились. Но царь, похвалив его за усердие, сказал, что он ещё слишком молод и что прежде надо ему кое-чему поучиться.
— Ступай в свою Сорбонну, — прибавил он, — и учись, главное, математике; там ей хорошо учат; а с математикой всем военным наукам легко научишься и будешь таким солдатом, какие мне надо. Покуда я запишу тебя рядовым в Семёновский полк... С кем он едет? — спросил Пётр у князя Василия Васильевича.
— До Тулы я везу его сам, — отвечал князь Василий Васильевич, — а там я сдам его с рук на руки родственнице жены моей, Квашниной. От Тулы с ними поедет до самого Парижа доктор Чальдини, а до границы проводит их фельдъегерь.
Пообедав у царя, князь Василий Васильевич в тот же вечер уехал в Медведково с твёрдым намерением мало-помалу удалиться от двора. Оставаться дольше при кремлёвском дворе он не мог: его свидания с царевной, свидания, тягостные для него, были бы и для неё совершенно бесполезны, даже в политическом отношении: примирив паря Петра со Щегловитовым и, следовательно, с царей ной, князь Василий Васильевич удалялся от неё, не боясь никаких с её стороны упрёков. Конечно, он не считал мира довольно искренним со стороны царевны, чтобы надеяться на прочность его; но помогать интригам ненужной отправительницы против законного государя ему, князю Василию, всю жизнь работавшему, как он сказал сам, над объединением России, не было никакой причины. Междоусобия, на которые он с сокрушённым сердцем соглашался три дня тому назад, казались ему, при новых обстоятельствах, верхом безумия.
С другой стороны, пристать к партии Петра он не хо тел, боясь общественного мнения: могли бы подумать, что он перешёл в лагерь Петра не из политического убеждения, в которое никто не верит, а в надежде на выгоды, которых уже не предоставлял ему всё более и более пустеющий лагерь царевны.
В Медведкове князь Василий Васильевич пробыл всего два дня: Серафима Ивановна Квашнина, двоюродная сестра княгини Марии Исаевны, как только узнала, что ей поручают везти Мишу за границу, прислала из-под Тулы в Медведково двух нарочных в один день с изъявлением своей готовности и просьбой доставить ей Мишу как можно скорее. «А то, — писала она, — начались осенние дожди, и мы, пожалуй, не доедем». Чальдини, домовый врач Голицыных, торопился не менее Квашниной. Князю Василию Васильевичу тоже незачем было медлить.
На станциях задержки в лошадях быть не могло, хотя они и не готовились заранее: сидевший на козлах фельдъегерь вселял начальникам станов и ямщикам такое уважение к своей особе, а князь Василий Васильевич так строго наблюдал, чтобы назначенные им на водку полтины отдавались исправно, что, несмотря ни на осенние дожди, ни на тяжесть четвероместного, немецкой работы дормеза, дормез этот пролетел сто восемьдесят пять вёрст в пятнадцать часов и подъехал к барскому дому в Квашнине в дет. именин хозяйки, 29 июля, перед обедом, около часа пополудни.
Серафима Ивановна, рассчитывавшая только на приезд Миши и Чальдини, переполошила всех своих гостей, увидев князя Василия Васильевича. Она не знала, ку да деться от радости и как благодарить князя за делаемую ей и её Квашнину честь. Она вообще очень уважала семейство Голицыных: двоюродную сестру свою, княгиню Марию Исаевну, она любила с детства (они были почти ровесницы). Мужа её, князя Алексея, Серафима Ивановна обожала, как теперешние институтки обожают своих учителей. В князя Михаила Васильевича она была отчасти влюблена, тайно, но уже лет пять мечтая, что он на ней женится; а в князе Василии Васильевиче, в первом человеке в государстве, в лучшем советнике царей и царевны, как говорила она, видела бога, с которым она, простая деревенская девушка, и говорить-то порядочно не умеет.
— И он сам пожаловал ко мне в Квашнино, — говорила она, не стесняясь присутствия съехавшихся на именины соседей, — и это он сидит с нами за столом и кушает вино за моё здоровье!.. Да как мне благодарить его за такую милость!..
— Полно благодарить, — Серафима Ивановна, — сказал князь Василий Васильевич; не тебе меня благодарить, а мне тебя: вот тебе наш Миша; невестка поручает тебе его и надеется на тебя, как на лучшего своего друга; присмотри за ним на чужой стороне. Способности у него хорошие, и, если развить их, из него выйдет человек... С Чальдини ты знакома?
— Как же, батюшка князь, очень знакома. Ты, чай, помнишь меня, Осип Осипович? — спросила она у доктора.
— Очинь помнит, — отвечал Чальдини, — и теперь поедем вместе до Парижа.