Вопреки здравому смыслу, мое внимание переключается в сторону, за плечо Каликса, где она стоит, ее лицо не тронуто открывающейся перед ней сценой, когда она напряженно смотрит на стену напротив нее поверх всех наших голов.
Каликс не упускает из виду мой взгляд и одобрительно кивает. — Есть какой-нибудь способ заставить тебя играть так чаще, брат? — он тихо спрашивает. — Потому что, если так, я, конечно, готов рискнуть перерезанными подколенными сухожилиями.
Я выгибаю бровь. — Это правда?
Слева от меня вздыхает Теос. — Я все еще зол на тебя, — бормочет он достаточно тихо, чтобы никто за пределами нашего маленького кружка, вероятно, не услышал. — Тебе еще предстоит по-настоящему извиниться перед ней.
— Смертные Боги не извиняются перед людьми. — Однако, даже когда слова покидают меня, я чувствую, что они неправильны. Желание обернуться и посмотреть на человека, о котором идет речь, обрушивается на меня со всей яростью шторма. Это происходит так быстро, что я уже полуоборачиваюсь на своем сиденье, прежде чем понимаю, что происходит, и мне приходится снова повернуться лицом вперед, прежде чем я закончу вращение. Я скрещиваю руки на груди.
Мое внимание останавливается на Нарелль, когда она машет рукой над доской во главе класса, и начинает появляться карта. Длинные линии тянутся вокруг Анатольского континента, а затем звезды появляются в трех отдельных местах. Одна на северных утесах, другая на восточных горах и последняя, на острове на юге.
Каликс поворачивает шею в сторону и откидывается на спинку сиденья, отрывая две передние ноги от пола и шатаясь, словно на острие ножа. — Я действительно верю, что этот наш маленькая смертная — самое интересное, что я видел за долгое, черт возьми, время, — рассеянно говорит он.
Моя голова поворачивается к нему. — Нет. — Отрицание срывается с моих губ.
Уголок губ моего брата приподнимается. — Что? Не то чтобы Теос уже не трахал ее, — говорит он.
— Этого больше не повторится.
Теос застывает рядом со мной. — Кто сказал? — Его слова холодны, и когда я снова смотрю на него, то вижу, что его челюсть сжата, а глаза сузились.
Ради всего святого. Я стискиваю зубы. — От нее одни гребаные неприятности, — шиплю я на них двоих. — Она…
— Что я делаю со своей Террой, — обрывает меня Теос, — тебя, блядь, не касается, брат. — Он выплевывает последнее слово с немалой долей яда. — Держись от этого подальше.
Мои руки снова сжимаются в кулаки. Только на этот раз, вместо того, чтобы позволить моим иллюзиям распространиться наружу, чтобы выпустить огонь, бушующий внутри, я подавляю их. — Если тебе есть что мне сказать, — рычу я, пока Нарелль болтает о великой истории Божественных Существ и о том, как они пришли в этот мир, — то ты можешь сказать это на ринге.
Золотистые глаза вспыхивают огнем. — Считай это гребаным вызовом, — огрызается он в ответ.
Каликс снова хихикает. — Это будет весело.
Глава 11
Кайра
Искры слетают с кончиков сталкивающихся клинков, дождем падая перед двумя Даркхейвенами, размахивающими друг перед другом мечами. Моя голова полна тумана и усталости. Слова Дофины, сказанные накануне, крутятся у меня в голове, и сегодня у меня первый день с добавлением новых задач. Как только все это закончится, я отправлюсь в библиотеку Академии за дополнительной работой. «Другие», о которых упомянула Дофина, не были отмечены в моем новом расписании, и это беспокойство нависло надо мной, как темное облако.
Мне нужно передать сообщение Регису. Он должен знать, как все изменилось. Порка, а теперь… мой новый распорядок дня. Затем нужно подумать о прибытии Карсела. Хотя трудно о чем-то думать, поскольку я вынуждена стоять и смотреть, как Даркхейвены упражняются в фехтовании.
Какими бы отвлекающими они ни были на своих занятиях, здесь они вдвойне отвлекают. Каликс смеется, звук отражается от окружающих нас каменных стен и эхом разносится к небу, когда Руэн ныряет за ним. Каликс расслабленно опускается на пятки, когда Руэн кружит вокруг него, низко пригнувшись, его лицо покрыто каплями пота. Однако, в отличие от Руэна, Каликс снял рубашку и стоит в кругу высохшей травы на их личной тренировочной площадке, на нем нет ничего, кроме брюк, ботинок и блестящей от пота кожи. Холодный воздух ничуть не сдерживает его явное напряжение.