При возрастающемъ механическомъ сжиманіи его руки, онъ могъ бы потерять ее. Но тутъ онъ увидѣлъ на баллюстрадѣ садовый ножъ, взялъ его свободной рукой и искусно отрѣзалъ пальцы у трупа. Они упали на полъ, и Американецъ испустилъ вздохъ облегченія.
Патера смотрѣлъ со своего портрета съ благосклонной улыбкой.
Доставъ ключъ и открывъ «малую дверь», Американецъ очутился на свѣжемъ воздухѣ и сталъ пускать ракеты, подавая сигналъ. Долго онъ ждалъ отвѣтныхъ сигналовъ. Наконецъ, что-то блеснуло вдали голубоватымъ свѣтомъ. То были ракеты русскихъ. Американецъ съ дикой радостью и съ гордымъ чувствомъ удовлетворенія вскричалъ:
— Дѣло въ шляпѣ! — и побѣжалъ, что есть мочи, къ своему локомотиву, а дверь оставилъ открытой.
Пограничные стражники, истинные дѣти Архива, ничего не замѣтили.
Съ быстротой молніи, разведя страшные пары и на каждомъ шагу рискуя погибнуть, полетѣлъ Американецъ обратно въ Перлъ.
«Наконецъ-то я заведу свои порядки въ этой странѣ!» — думалъ онъ.
По временамъ страшно болѣла его рука; она распухла, но это нисколько не ослабило его радостнаго чувства.
Но на горизонтѣ онъ увидѣлъ красное зарево, которое все больше и больше распространялось и захватывало все небо. Озабоченный съ недоумѣніемъ смотрѣлъ Американецъ на зарево. Онъ довелъ манометръ до цифры 99; такъ страшно летѣлъ Американецъ. На самой станціи остановилъ онъ машину, нетерпѣливо выскочилъ и побѣжалъ въ городъ.
Перлъ весь былъ объятъ пламенемъ. Горѣлъ Архивъ. Высоко въ воздухѣ летали пылающіе куски бумаги, огненные птицы кружились надъ городомъ. На раскаленныхъ улицахъ ревѣли и смѣялись люди. Американецъ вздрогнулъ и долженъ былъ присѣсть на первомъ камнѣ. Обезсилѣвшими губами онъ прошепталъ:
— Патера хочетъ оставить своему преемнику одни экскременты.
XXVI.
Порокъ зрѣнія и клоака.
Когда Архивъ съ его сокровищами охватило пламя, я сидѣлъ на своемъ старомъ излюбленномъ мѣстѣ у потока, въ водахъ котораго отражались раскаленныя небеса. Нечеловѣческіе ужасы, постигшіе грезовцевъ, удручали меня. Я думалъ о смерти и представлялъ себѣ, въ какомъ видѣ она предстанетъ передо мною. «Зачѣмъ судьба такъ медлитъ, — думалъ я, — зачѣмъ такое множество мученій и мучениковъ»?
Грезовцы теперь стали страдать пороками зрѣнія. Радуга облекала всѣ предметы, потомъ глазъ пересталъ угадывать истинныя пропорціи вещей; маленькія дома становились многоэтажными, перспектива обманывала, и люди казались замкнутыми въ узкихъ пространствахъ, чего на самомъ дѣлѣ не было; или зданія повисали въ воздухѣ, или качались на тоненькихъ фундаментахъ. Люди раздваивались, учетверялись, одинъ человѣкъ превращался въ толпу.
Всѣ пришли въ отчаяніе, и начались массовыя самоубійства. Накладывали на себя руки въ состояніи какого-то безумія, и всѣмъ казалось, что кто-то приказываетъ покончить съ собою.
Вдругъ разнеслась вѣсть, что на улицахъ появился самъ Патера. Четыре лакея вынесли его на носилкахъ на рынокъ. На немъ была островерхая тіара и зеленая бархатная мантія, богато расшитая жемчугами. Американецъ схватилъ камень и метнулъ имъ въ голову господина. Разбитая вдребезги, упала корона въ грязь, а голова Патеры оказалась восковою и распалась, какъ яичная скорлупа. Вмѣсто глазъ, были стеклянные шарики, наполненные ртутью, туловище набито соломою. Всемогущій владыка оказался чучеломъ.
Солдаты давно уже разстрѣляли своихъ начальниковъ; въ запачканныхъ красныхъ штанахъ съ опущенными штыками, они нападали на обезумѣвшихъ жителей. Они были разгорячены виномъ и не знали пощады. Американецъ стоялъ на сторонѣ солдатъ, а они ему подчинялись.
Архивъ, почтамтъ и банкъ горѣли и освѣщали улицы. Было свѣтло, какъ днемъ.
Изъ Французскаго квартала медленно текла, какъ лава, страшная масса грязи, отбросовъ, запекшейся крови, кишекъ и труповъ животныхъ и людей, а живые только вопили, потерявъ способность рѣчи; почти всѣ были наги, и сильные мужчины тѣснили слабыхъ женщинъ и сталкивали ихъ въ вонючій потокъ, гдѣ тѣ задыхались. Вся площадь превратилась въ одну сплошную клоаку. Изъ оконъ смотрѣли потухшими глазами застывшія тѣла мертвыхъ зрителей.
Оторванныя руки и ноги, растопыренные пальцы, вздувшіеся животы лошадей и другихъ животныхъ, черепа, синіе языки, высунутые между длинными желтыми зубами, мелькали въ потокѣ смерти, и яркій свѣтъ оживлялъ этотъ апоѳеозъ Патеры.
Безучастными ко всему оставались только синеглазые.
XXVII.
Свѣтъ.
Первобытные жители страны спокойно сидѣли на берегу и смотрѣли въ воду. Но однажды я замѣтилъ, что они начали что-то дѣлать. Они оживились и поставили передъ своими жилищами какой-то огромный сосудъ; день и ночь они хлопотали надъ нимъ, очевидно что-то варили. Вѣтеръ доносилъ ко мнѣ сначала зловоніе, но вскорѣ оно обратилось въ благоуханіе. Синеглазые забыли свою важность и стали плясать вокругъ сосуда, напѣвая монотонныя пѣсни.