24 октября. Позвонил Йерр.
— Настроение мрачное, вид убитый и уныние, типичное для романов восемнадцатого века, — поведал он, говоря про А.
Позвонил Р. Курс его лекций должен начаться на следующей неделе. Он предложил поужинать вместе в пятницу.
Я зашел к ним в среду. У малыша Д. были гости. Они вопили на весь дом. Размахивали оружием, несомненно вполне соответствующим ситуации, хотя его формы и материал, из которого оно было сделано, внушали сильное недоумение. Иногда под ними дрожал пол. Я увидел веревку, изображавшую меч. А в рядах вражеской армии (на меня напали, и я был окружен, едва успев позвонить в дверь и войти) ковбойские сомбреро играли роль римских щитов, что было совсем уж нелепо.
Я прошел в комнату, где укрылся А. После обеда он вздремнул и увидел сон, который, как ни странно, сказал он, ему запомнился. Он описал его мне, с трудом подбирая слова:
— Кажется, я был в райском саду, где мне приходилось довольствоваться то сбором съедобных корней и помятых или прокисших фруктов, то добыванием скудной дичи, которую я ловил, называя животных по имени. А временами — хлопая в ладоши.
Суровые условия тамошней жизни, частые неудобства, доставляемые ветром, дождем, молниями, снегом, солнцем и прочими природными явлениями или же вторжением стад, разгуливающих без хозяина по пастбищам, или же стаями диких зверей, которых я не могу даже назвать, и, наконец, эта примитивная форма охоты на добычу (называя ее по имени или хлопая в ладоши, хотя, мне кажется, там промелькнуло какое-то животное, похожее на женщину, кричавшую: «Голос — это синяк от ушиба! Голос — это синяк от ушиба!») — все это привело к тому, что оседлые обитатели Эдема, например большая часть окружающих меня друзей, бежали в другие края.
Отсюда — разбросанность людей на земле, их разноголосица, расстояние между их лицами, которое нечем заполнить, и, наконец, нечто вроде непоправимого изобретения — пространство, разделяющее уста и уши.
По его словам, он проснулся в слезах. Я не придал значения этому рассказу — слишком уж литературный, надуманный.
Пятница, 27 октября. Погода холодная и ясная.
Во время прогулки мы набрели на то, что Йерр именовал — Р. мне это напомнил — соборной церковью. Р. затащил меня на паперть. Ему хотелось еще раз полюбоваться распятием епископа на северном портале, напротив Пьера Постника. И дорожным столбом с гербами Капитула.
Мы поужинали на улице Бросс.
Суббота, 28 октября. Элизабет открыла мне дверь. Строгий вид, волосы, туго стянутые в пучок, двухцветное — серо-голубое с черным — платье. Она спросила, можно ли ей воспользоваться моим присутствием, чтобы ненадолго выйти. Я сказал, что она может уйти хоть сейчас и вернуться так поздно, как ей захочется. Она беспокоилась из-за полдника Д. Я обещал, что приготовлю его сам. Что давно уже научился кипятить воду в чайниках. Что она смело может уходить. Что ей нужно хоть немного развеяться, развлечься.
Она просияла. Зато лицо А. было далеко не таким веселым.
Мы расположились в гостиной. Д. у себя в детской сооружал что-то похожее на баржу (он сказал, что это самолет), нагромождая друг на друга пластмассовые кубики, красные, голубые, желтые. В гостиной было слышно, как он напевает.
А. был молчалив. Он вертел в руках серебряную довольно безобразную зажигалку, которая уже явно никуда не годилась. В какой-то момент он собрался приобщить меня к изучению коллекции почтовых открыток, унаследованной от какого-то родственника, но я пошел готовить чай.
Позже он сказал: во время Veteran's Day нужно было беседовать не о меланхолии, а о «пустоте».
— Как все пусто, — твердил он, — как пусто! И как смертельно тихо в этой пустоте! А впрочем, не смешно ли жаловаться на пустоту? — продолжал он. — На чем основать такую жалобу?! И как сделать пустоту осязаемой, реальной? Нет, это совершенно бесплодное чувство. Нечто вроде набившей оскомину очевидности, которая в конце концов переходит в скуку.
— Одиночество… одиночество, — твердил он, сжимая мое плечо, и голос его слегка задрожал, — я ощущаю его даже сейчас, держась за твое плечо! Катастрофическое ощущение. Притом оно необъяснимо, неоправданно, ни на чем не основано. И ничто не найдет себе места, и нет никакого места ни для чего!
Я ответил, что все это звучит банально, что он чересчур увлекается такими рассуждениями. И добавил: пусть будет осторожнее, подобные мысли часто приносят несчастье.