Его неукротимая ревность теперь не вызывала в плясунье привычных страха и непонимания. Какое-то новое приятное чувство кольнуло девушку. Этот человек больше не пугал ее. Вполне осознав свою власть над его сердцем и разумом, она знала: стоит проявить немного мягкости, и этот обезумевший хищник в секунду превращался в ручного котенка, готового тереться о ее ноги в ожидании скупой ласки.
Клод тем временем начал двигаться; сначала медленно, затем все быстрее и резче.
- Тебе больно? – с волнением спросил он, останавливаясь, заметив легкую гримаску, появлявшуюся на любимом личике при каждом новом рывке.
- Немного, - прошептала она и смущенно добавила, отворачиваясь: - Слишком… глубоко.
Эти два слова сладко отозвались в сердце мужчины радостной гордостью, однако он постарался взять свое вожделение под контроль. Видеть, как его напряженная плоть полностью скрывается в манящем заповедном саду, было высшим наслаждением, однако опасение вновь причинить возлюбленной боль пересилило его жажду. Священник начал действовать аккуратнее, и маленькая прелестница под ним успокоилась.
- Посмотри на меня, дитя, - попросил мужчина низким от страсти голосом.
Густые черные ресницы затрепетали; огромные глаза распахнулись. Смущенный румянец вспыхнул на щеках под его затуманенным жаждой взором; она вновь попыталась смежить веки.
- Нет-нет, пожалуйста… - вновь взмолился он, удерживая ее взглядом, точно удав – жертву.
Каждый толчок отзывался в ее подвижных чертах; расширившиеся зрачки застыли, прикованные его горящим взором, лишь трепетали длинные ресницы. Нестерпимое желание нарастало с каждой минутой при виде этого прелестного личика, распахнутых глаз… Чуть приоткрытый ротик так и манил завладеть им, что Клод не преминул сделать, поняв, что больше не имеет ни сил, ни желания сдерживать себя.
Приглушенный всхлип вырвался из уст девушки, но жестокий поцелуй тут же заглушил его.
- Прости… Прости меня… - в исступлении шептал мужчина, покрывая неистовыми поцелуями ее лицо, плечи, грудь. – Ты так божественно прекрасна… Я больше не могу терпеть… Я должен… должен познать тебя полностью.
С ожесточением обреченного он еще несколько раз глубоко погрузился в беззащитное перед его притязаниями, открытое женское лоно. Утробный вскрик вырвался из груди архидьякона, когда, крепко сжав обнаженное тело, он достиг самой сути ее естества и замер, орошая его своим семенем. Наслаждение было настолько острым и полным, что казалось почти мучительным. В последний раз содрогнувшись всем телом, священник упал на ее грудь.
Пару минут спустя жертва его глубокой страсти, его порочной любви чуть шевельнулась: ей явно было некомфортно. Точно очнувшись от забытья, Клод поспешно поднялся и бережно уложил девушку в постель, укрыв одеялом. Устроившись рядом, он коснулся большим пальцем еще совсем детской щечки:
- Тебе было неприятно?.. О, не злись на меня, красавица! Обещаю, больше мы не будем любить друг друга так. Но твое манящее тело, такое юное и соблазнительное, раскрывшееся, точно свежий розовый бутон, готовое полностью принять меня, было поистине непреодолимым искушением для несчастного грешника!.. Молю, прости меня! Эсмеральда…
- Вы говорите, что любите меня, но постоянно причиняете боль, - прошептала цыганка, не открывая глаз. – Если это и есть любовь, то я не хочу, чтобы меня любили…
Клод не нашел, что ответить. Эти слова привели его в отчаяние. Ласково обняв ее, он устроил прелестную головку у себя на плече и нежно, точно маленькую девочку, гладил по волосам, пытаясь утешить. О, если бы только прелестная чаровница любила его, как любила своего капитана!.. Тогда бы она видела, что движет им; она бы не боялась каждого его неосторожного движения, не бежала его ласк, не дичилась страсти. Впрочем, все это лишь пустые мечты… Ему нужно действовать вдвое мягче, вдвое осторожнее, ни на миг не забывая, что их любовь – это только его любовь. Следует быть благодарным уже за то, что она сдержала слово и выполнила свою часть уговора… почти выполнила.
- Мне придется покинуть тебя, девушка, - священник огорченно взглянул в окно на давно вставшее солнце. – До вечера дом в твоем полном распоряжении. Я предупредил служанку, что сегодня ее присутствие здесь не требуется: она лишь приготовит еду и уйдет. Я… у меня есть кое-что для тебя, чтобы ты не скучала одна.
Небрежно бросив на стул измятую сорочку и накинув подрясник, Фролло подал ей платье. После он провел девушку в небольшую комнатку с единственным окном, расположенную по соседству со спальней и похожую на кладовку. Полки были завалены материей.
- Все здесь – для тебя, - тихо объяснил Клод, обвив рукой тонкую талию и поднося к губам изящные пальчики. – Ты можешь выбрать все, что понравится: сошьешь себе наряды, платки, постель.
- Не пытайся купить меня! – возмущенно вырвалась из его рук плясунья. – Я все равно не останусь с тобой – ни за что!..
- Я… я лишь хотел сделать тебе приятное. Завтра, когда ты… покинешь меня… можешь забрать эти ткани с собой. О, если бы я только думал, что твою любовь можно купить, я бы ограбил королевскую сокровищницу и бросил к твоим ногам! Увы!.. Это произведет на тебя не больше впечатления, чем все мои мольбы.
Сокрушенный, вышел он из кладовки, оставив Эсмеральду в одиночестве. Его слова польстили цыганке: она поверила, что это вовсе не попытка подкупить и запереть ее здесь. С любопытством начала она рассматривать сваленную в беспорядке материю: тончайший лен, из которого можно изготовить прекрасное белье, хлопок всех возможных цветов для ярких юбок, шерсть, столь незаменимая в зимнюю пору, даже несколько кусков шелка и узорчатой камки, а также целый рулон светло-серого, мягкого кашемира. Нашлось и серебряное шитье, и даже куний и кроличий мех. Он что же, скупил целую лавку?! Столь широкий жест, как бы ни хотелось девушке этого отрицать, произвел на нее неизгладимое впечатление: выросшая в бедности, никогда не имевшая больше трех нарядов в своем сундуке, она почувствовала себя почти королевой, с упоением рассматривая, трогая и прикладывая к телу все это богатство.
…Архидьякон Жозасский, конечно же, не скупил лавку. Он лишь приказал доставить ткани в дом, чтобы любезная его сердцу особа выбрала, что ей по душе – остальное же сговорился вернуть и получить часть суммы назад. Деньги, столь бережно сберегаемые им в течение многих лет для выкупа поместья, сейчас утекали сквозь пальцы, подобно воде. Однако Фролло не испытывал по этому поводу никакого огорчения: напротив, он мечтал хоть как-то отблагодарить любимую женщину, отдавшую ему бесценный дар своей невинности и позволившую познать Рай на земле. Торопливо шагая к собору, священник мечтал, как зайдет на обратном пути в ювелирную лавку и подберет достойные этой королевы Двора Чудес драгоценности.
- Если бы только я не знал отца Клода, почитай, вот уже поболе десяти лет, я бы сказал, что он влюблен, - изумленно заметил пожилой причетник своему молодому коллеге, с которым вот уже полдня они обменивались удивленными взглядами.
Действительно, архидьякон Жозасский, второй викарий епископа, вел себя, мягко говоря, необычно. Всегда хмурый, сосредоточенный, погруженный в себя, сегодня он был рассеян; на губах блуждала мечтательная улыбка. Во время службы прихожане, боявшиеся прежде ненароком встретиться взглядом с бесстрастными, словно бы прожигающими насквозь глазами священника, сегодня с удивлением ловили его умиротворенный, ободряющий, теплый взор. Даже до верного Квазимодо, после неудачного покушения на цыганку не удостаивавшегося никакого внимания к своей персоне, долетели отзвуки хорошего расположения духа Фролло. Объясняясь одним им понятными жестами, его приемный отец выразил удовлетворение и даже похвалу горбуну за утреннюю звонницу. Стена отчужденности, возникшая между ними в последнее время и лишь упрочившаяся после внезапного исчезновения с Соборной площади малютки-танцовщицы, была разрушена. Ласково потрепав по всклокоченной рыжей голове своего несколько обескураженного воспитанника, удивленно, благодарно, но печально глядевшего на него единственным глазом, отец Клод удалился. Через несколько часов после полудня, когда последний покидал Собор Парижской Богоматери, закутываясь на ходу в просторный черный плащ, внимательный взгляд урода провожал его. Замерев над горгульями, словно и сам являлся каменным изваянием, Квазимодо смотрел вслед человеку, которого знал с младенчества, и смутное беспокойство терзало сердце. Горбун чувствовал перемену в своем приемном отце, но не мог выразить, в чем она заключалась; он силился проникнуть в сердце своего господина, однако неповоротливые мысли заточенного в убогое тело несовершенного разума не желали облачаться в слова или образы, ограничиваясь лишь смутными предчувствиями и неясными ощущениями.