Сциллой и Харибдой при решении этого вопроса являются крайности или полного разобщения, или полного слияния Церкви и мира. Избежать этих крайностей — вот задача, требующая решения.
Начнем с того, что уже установлено раньше.
Природная мирская жизнь, с ее ограниченностью и страданиями, с ее естественным развитием и идеалами, имеет смысл в том самосознании, к которому приводит биологическое и историческое развитие и которое слагается из бесконечных стремлений и сознания наличной ограниченности. Но действительная историческая жизнь образуется из двух элементов — собственно естественного развития и определенного лично-человеческого настроения, именно самолюбивого стремления к самодовольству. Этому соответствует двоякое употребление в Священном Писании слова мир, как и слова плоть. То это есть мир, который Бог так возлюбил, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (Иоан. III, 16), дабы мир был спасен чрез Него (17), дабы дать жизнь миру (VI, 33) и пр. То это есть мир, который не может принять духа истины (XIV ,17), который имеет своего князя, вполне враждебного Иисусу Христу (XII, 31), который возненавидел Христа (XV, 18) и пр.
Мир как область своего князя противодействует духовной жизни; от его духа христианин предохраняет себя постом и юродством. Иначе как аскетом и юродивым христианин не может быть в мире. Но этот же самый мир состоит из людей, которых христианин призван любить. С этой стороны деятельность христианина и его положение в мире в высшей степени определенны. Он кормит голодного, принимает странника, сидит при постели больного, посещает темницы. Этот христианский облик ныне всему миру хорошо известен. Известны миру единичные представители такой христианской деятельности4 и целые христианские общества и учреждения. Христианин должен быть там, где слезы, горе, раздоры, бедность. Это область деятельности, чрезвычайно широкая, — во всяком случае, достаточно широкая, чтобы вместить в себе всех христиан. Вне этой деятельности в мире христианина нельзя себе и представить.
4 Напр. сестра Варвара, о которой сообщалось в текущем году в Новом времени, в Женском деле, в Душеполезном Чтении (март).
Но юродством и любовью не исчерпываются отношения христианина к миру. Юродством отвергается князь мира сего, его дух, но не естественное развитие, полнота которого для христианина составляет общечеловеческий долг. Любовью не может быть наполнена вся жизнь человека-христианина в этой земной жизни, естественные запросы его природы и особенно потребности естественного развития нуждаются в естественном общечеловеческом удовлетворении. Это вполне согласно с призванием христианина — проявить духовную божественную жизнь в полноте естественной жизни. С другой стороны, такое отношение духовной жизни и естественного развития оправдывается самою живою действительностью. Высшею формою человеческой жизни, духовною жизнью, низшие формы и среди них форма естественного развития не исключается, но обнимается ею. То, что придает смысл жизни естественного человека, должно иметь место и в христианине, в противном случае его духовная жизнь является удаленною от жизни, а в меру удаления от жизни — недействительною. Конечно, отвержение князя мира сего значительно урезывает приемлемый для христианина мир. От христианина требуется мудрая рассудительность и постоянная бодрственность. Для христианина наука, искусство, государство уже не могут быть идолами, требующими жертв всесожжения. Воздавать кесарю только кесарево, а все Божие — Богу нам заповедано Самим Христом. «Должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» — таков был принцип апостолов. Не ясно ли для современного сознания, что искусство, не подчиненное христианскому духу, служит разврату, что техническое развитие рассчитано на потребности богатых?... Особенно противны для христианина идолы безусловного прогресса, культурного совершенствования человеческого типа. Сверхчеловек, земной рай, водворяемый наукою и техническим совершенствованием — с христианской точки зрения не только мечты, но и безумные мечты. Однако отсюда еще не единственный выход — полное отвержение культуры. Разве искусство и наука не могут быть христианскими? разве технические приспособления не могут быть применены исключительно к уменьшению страданий? разве типографским станком, телеграфом, паровозом нельзя пользоваться для добрых дел? Безусловное отвержение человеческих средств такая же крайность, как и поклонение идолу прогресса. Законническая боязнь оскверниться естеством мира, обличающая привязанность к личному самоуслаждению духовною чистотою, наказывается своими следствиями. Это то же, что закапывание таланта в землю. Бесплодность такого приема легко обнаруживается. Не связанная с жизнью, с ее ограниченными формами, духовная жизнь гаснет. Что всего печальнее в таком случае, это то, что заглушаемые законные потребности приводят к аномалиям в их удовлетворении, явно вредным для жизни духа. Подобно как в известных сектах отвержение брака приводит к разврату, так пренебрежение к науке воспитывает, как это замечено уже блаженным Августином, веру в непрерывное чудесное просвещение, самодовольную самоуверенность: страх пред мерцанием науки сопровождается привязанностью к явным суевериям. Несомненно, что духовная жизнь прогрессировать не может, начало христианства есть его полный неиссякаемый источник, Начальник христианской любви и веры — наш идеал; но это не значит, что нет никакой связи между духовною жизнью и естественным развитием. Вся сила в том, что эта связь покоится на ограниченности нашей природы и жизни, а ограниченность познается в развитии. Ложно то, что будто историческое развитие есть непрерывный прогресс и что оно необходимо для христианского духа потому, что вовлекает его в этот прогресс; оно есть выражение нашей ограниченности и потому-то оно необходимо для христианства. Что при этом основном воззрении естественное развитие не останавливается, а развертывается шире, чем при стремлении к идеалам абсолютного совершенства, об этом уже указано выше.