Совестно признаться, но при переходе из авангардистских залов в тоталитарные я даже испытал нечто вроде облегчения: все эти грудастые волейболистки и задастые фрау, конечно, невероятно похабны – но и похабство как-то человечней холодного бездушия.
Более того, переход этот к тотальному имперству показался закономерным – не в том, разумеется, смысле, что авангардисты привели коричневых и красных (хотя на взаимность последних, как известно, весьма рассчитывали), а в том, что отразили такой невероятный духовный вакуум, за которым и приходит фашизм.
Необходимо признать: ХХ век был веком торжества авангарда. Во всяком случае, внешне. Во всяком случае, по количеству произведенного шума, скандалов и посвященных ему искусствоведческих работ. И уж точно – по сумме гонораров на единицу затраченного труда.
Авангардистский подход в искусстве предполагает известную смелость: отказаться от освященных традицией художественных приемов и обратиться к небывалым; сменить привычный взгляд на само предназначение искусства; попытаться разрушить границы между различными, порой генетически несовместимыми, видами искусства и посмотреть, что получится из их синтеза; наконец, просто взять нечто и объявить это произведением – и даже убедить определенное число готовых внимать в своей правоте…
Но сегодня несомненной смелости требует уже обратное: простая попытка усомниться в художественной состоятельности авангарда, в ценности созданных им творений, в обладании им серьезной перспективой – за исключением перспективы быть превознесенным, проданным, похороненным в музее (или экстравагантно изданном томе) и многажды изученным.
Попытка такая, как и любое диссидентство, дело рискованное, поскольку мода на авангард столь же распространена среди сегодняшних литературных обывателей (а обыватель этот больше всего боится отстать от моды), сколь среди их предшественников в начале века был принят добропорядочный консерватизм. К тому же затрагивает реальные амбиции и материальные интересы. Однако попробуем усомниться.
Разговор этот носил бы вполне схоластический характер, не будь мы, по крайней мере в поэзии (хотя отнюдь не в ней одной), свидетелями небывалой активности приверженцев крайнего формального эксперимента. Все эти рассуждения о «параллельной литературе» (параллельной – чему? – литературе?), о «точках роста», «актуальной поэзии» и т. п. давно уже стали общим местом. От окруживших этот род художеств теоретических построений просто захватывает дух. Самое же робкое сомнение побивается простым обвинением в ретроградстве и ссылкой на великие традиции (sic!) нашего авангарда.
Так давайте оглянемся на традиции и попробуем оценить древо по плодам его.
В ту героическую эпоху, в начале века, как и сегодня, много и шумно декларировались новации и наивные футуристические «открытия» – вроде «передней», «средней» и «обратной» рифм, стихотворений из одних гласных («о е а / и е и и / а е е»), стихов из чисел и знаков препинания и тому подобной чепухи. Каков же урожай?
Или вот так:
А лучше эдак:
И уж совсем хорошо вот такое:
это не случайно затесавшаяся в наборе литера, это целиком «поэма» В. Гнедова.
Меня могут упрекнуть, что я нарочно выбрал примеры исключительно из поэтической «зауми», а к таким стихам, вероятно, применима реплика Короля из сказки про Алису: «Если в них нет смысла, это избавит нас от хлопот и поисков такового…» Но разве это не классика «великого авангарда» – или, по крайней мере, не ее существенная часть? И разве к ней не применимы всё те же теории, коими оперируют новаторы чуть поумеренней?