Так вот, модернизм (первоначально – в изобразительном искусстве, а затем и в иных), был порожден во второй половине прошлого века осознанием того простого факта, что жизнеподобие отнюдь не является универсальным художественным инструментом. По той простой причине, что воспроизводимая жизнь составляет лишь часть того, что хочет выразить художник – а другая, зачастую бо́льшая, заключена внутри него самого (художник передает не столько «натуру», сколько свои с ней отношения) и потому никакой определенной «формы» не имеет. Плоды искусства должны, в идеале, передавать синтез того и другого. Но поскольку они (картины, стихотворения и т. д.) представляют собой только «форму», которая и есть переносчик «содержания», то есть замысленного впечатления, то добиться желаемого результата возможно сознательной (хотя и интуитивной по природе творчества) коррекцией жизнеподобных форм. Разумеется, точно так же, хотя и неосознанно, поступали и старые мастера – за счет выбора объекта, композиции, слов, красок и т. п. – но модернистский подход развязал руки и сделал вторжение в форму куда более активным.
В изложенном выше нет ничего нового, это просто краткое резюме. «Формальный» (в смысле – осознанно свободный в обращении с формой) подход породил выдающиеся произведения искусства, их нет нужды перечислять. Но породил и великий соблазн.
А состоит он в переключении интереса и внимания исключительно на форму и в ее относительной самостоятельности – способности, помимо творца, порождать как бы смыслы («содержание»). «Форма» в какой-то момент отделяется от породившего ее впечатления (или – переживания, что в данном контексте одно и то же) и, перестав в нем нуждаться, на первых порах еще существует сама по себе: так одежда сохраняет форму тела, пока не повисит в шкафу. Но далее тепло и запах плоти улетучиваются и остается то, что и должно: пустота. Вот тут-то и проходит водораздел, и в этом смысле все разговоры об «авангарде» – разговоры о пустоте.
Иными словами, разница между «модерном» и «авангардом» (в предлагаемом мною смысле) заключается в том, что первый ничего, в сущности, специально не «изобретает», но просто подгоняет свой художественный инструментарий к решаемой задаче, суть которой – «выразить невыразимое». Второй – сосредотачивается именно на изобретательстве, которое делается самоцелью (иногда – весьма занимательной). То есть техническая задача подменяет эстетическую. А место открытий занимают находки…
Быть может, самым существенным и роковым для судеб искусства ХХ века стало именно то, что опасности, открываемой этим грандиозным соблазном, не избежали и сами великие модернисты, такие, как Хлебников – в русской поэзии, Пикассо – в мировом изобразительном искусстве. За свою творческую жизнь они не раз неосторожным шагом переступали черту, за которой начинается «авангард» и кончается искусство. Чтобы убедиться в том, что это именно так, предлагаю желающим, применительно ко второму случаю, внимательно и непредвзято осмотреть фундаментальную экспозицию Музея Пикассо в Париже. А применительно к первому… Один из приведенных в начале этих заметок примеров поэтической белиберды как раз Хлебникову и принадлежит. Но в том-то и заключается породившая заблуждение тонкость проблемы, что внешне он почти не отличается, к примеру, от вполне вменяемого и всем известного «Бабэо́би пелись губы…»
Двусмысленность ситуации, однако, в том, что если о Льве Толстом, например, вполне допускается сказать, что вот, дескать, два романа у него – великие, а третий – весьма так себе, святочные же сказочки последних лет – просто слюнявая ерунда (и при этом никто тебя в обскуранты и гонители русского гения не запишет), то попробуйте только заикнуться о том, что «Герника», скажем, шедевр весьма сомнительный, – с лица земли сотрут!
И это неслучайно: ибо единственно на авторитете заплутавших в авангард великих модернистов и держится все реноме этого «направления». А пословицу про Юпитера и быка никто и никогда не желал применять к себе.
В свое время Иосиф Бродский неосторожно обронил нещадно эксплуатируемую ныне фразу о том, что «язык порождает поэтов». Думаю, истинный пафос этого высказывания заключен в его второй части – «а не поэты порождают язык» – и состоит в том, что обращаться с этим тонким инструментом следует осторожно и нельзя хозяйствовать с ним слишком уж вольно и безответственно. Приверженцы авангардной ориентации уповают, однако, похоже, как раз на первое: на то, что коли уж язык есть, то, повозившись с ним, непременно получишь если не поэта, то – поэзию.