Суть авангардного искуса, соблазнительного и для имитаторов-штукарей, и для вполне искренних графоманов, заключена в упоминавшейся уже самостоятельности формы, открывающей перед наивным изобретателем волнующую перспективу построения своего рода вечного двигателя: надо только верно пригнать колесики и крутить ручку.
Действительно, форма – не безмолвна, особенно в словесном искусстве. И можно только поражаться вслед за гоголевским Петрушкой, «что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит». Ну а из слов – какой-нибудь да смысл.
Кстати, футуристы об этой способности языка вполне отдавали себе отчет: «новая словесная форма создает новое содержание, а не наоборот» – это из их декларации 1913 года.
А раз так, то какие головокружительные возможности!
И вот, покричав про то, что «поэзия умерла», пишут и пишут, да и отчего не писать:
ну и так далее. А другие – по-другому:
там у А. Сен-Сенькова этих шляпок еще полстраницы, а могло бы быть и двести страниц, как в томике первого из цитированных авторов (Е. Мнацакановой). Потому что заполнять вот так бумагу, не встречая никакого сопротивления материала, можно сколь угодно долго – пока чернила в ручке не кончатся или клавиатура не полетит.
В этом и заключается, увы, главное и притягательнейшее свойство авангарда: не надо ничего уметь. И работать, в общем, тоже не надо: «любят трудиться бездарности и ученики», как замечали футуристы.
Ну как тут не вспомнить старушку-диалектику с ее хитрыми взаимоотношениями противоположностей – ведь начиналось-то (у модернистов) с невероятного утончения и даже рафинирования мастерства! Кстати, иные из тех мастеров предчувствовали опасность: в 1948 году Матисс после раздумий отказался от выставки своих работ в США именно из опасений, «что молодежь, увидев эту видимость легкости и небрежности рисунков, прикроется моим примером».
Прикрылись, разумеется, и не только его примером. Место преодоления мастерства, продемонстрированного иными из модернистов (видимая «небрежность»), заступил отказ от него – то есть от учения. И если продолжить изобразительную параллель, то такой недоучка будет похуже Глазунова с Шиловым: эти могли бы хоть малевать портреты на Арбате, а его – куда? Разве в маляры…
В сущности, авангард знаменовал собой победу материала над духом. И, как всякий сугубо материальный род человеческой деятельности, выше других всех законов над собою ставит законы рынка («авангард, – заметил Бродский, – термин рыночный»). Ну а товар на литературном рынке в первую очередь должен иметь свое лицо.
Родоначальники нашего поэтического авангарда, от Бурлюка до Шершеневича и дальше, заботились о своей «непохожести» вполне откровенно и деловито (хотя до занавешивания окон шторами, чтоб не подсмотрели и не украли, как в мастерской Малевича в пору изобретения супрематизма, кажется, не доходило). И нынешние их последователи в этом отношении ничем от своих предшественников не отличаются.
Все эти образчики «визуальной», «компьютерной», «синтетической» (кстати, «синтез» в искусстве чаще всего бывает признаком дилетантизма), «голографической» и прочих поэзий – не что иное, как попытка создать свою «торговую марку». Авось удивятся и – заметят. Не следует только думать, что за этим непременно стоит корыстный интерес. Графомания, например, чаще всего вполне бескорыстна – авторские амбиции сами по себе дорогого стоят. Но есть и коммерческий, пусть в широком смысле, расчет.
Ни для кого не секрет, что вокруг авангарда – что в литературе, что в изобразительном искусстве, что в театре – выросла целая индустрия. Оно и понятно: голая форма, порожденная приемом, куда легче поддается изучению, чем ускользающее, расплывчатое «содержание». Написаны тысячи монографий, защищены десятки тысяч диссертаций, заняты сотни мест на всевозможных университетских кафедрах, проведены и еще готовятся сотни и сотни семинаров, симпозиумов, ретроспектив, «чтений» (о примитивной прибыли картино- и книготорговцев я уже просто не упоминаю), – ну а про число состоявшихся как «ведческих», так и собственно творческих репутаций всяк может догадаться сам. Это машина, уже давно воспроизводящая себя сама, и нужно только немного веры в удачу и сметливости, чтобы попробовать вспрыгнуть на конвейер.