Последнее заблуждение (и спекуляции на нем!) усугубляется тем, что поэзия, искусство вообще, на пути обновления периодически отказывается от старых, канонизированных профессиональных форм и обращается то, по Тынянову, к «неглавным», побочным жанрам, а то и чуть ли не к вовсе «дилетантским» (о Пушкине и «альбомных стишках» написано предостаточно). Фокус, однако, в том, что занимаются этим именно что профессионалы – и профессионально: это ими случайное, «низкое» и бытовое преобразуется в литературный факт. И обратной силы данная метаморфоза не имеет: альбомные стишки так и остаются альбомными стишками и после Пушкина. Как и базарные лебеди остаются, чем были, и после Пиросмани (по жизни своей, заметим, – абсолютного профессионала).
И еще один, почти важнейший, признак профессионализма. Профессионал своим творчеством всегда обращен и вовне, за пределы узкого круга коллег и критиков – он подразумевает не только адепта-исследователя, но и просто читателя, пусть не в поколении, а в потомстве. Будучи апофеозом «частности человеческого существования» (Бродский), профессиональная поэзия, в отличие от любительской, частным делом не является. И, в сущности, и становится таковой, лишь выйдя за пределы «своего», пусть и очень элитарного, круга. Она не путает аристократизм со снобизмом. И потому, кстати сказать, не боится быть интересной. Я бы даже сказал, что скучноватость стихов – верный признак любительщины, да, боюсь, Вольтер поймает на плагиате.
Такой вот парадокс: профессиональная поэзия – та, что обращена и к непрофессиональному читателю. Думаю, этот редкий ныне, драгоценный вид любителя словесности не только должно, но и можно уберечь от исчезновения, хотя стадионов не будет. Только не эстрадными (теперь это зовут «перформансом») облегченными уловками, приучающими скорее к шоу, чем к стихам, а профессиональным качеством и глубиной последних. Кстати, едва ли не лучшими читателями оказываются «честные» любители-стихотворцы.
Поэты решают свои художественные задачи. Но поэзия даже в самые непоэтичные времена уберегает своего читателя и тем, что у нее – помимо главной, эстетической, – имеется социальная роль. На фоне памятной еще гипертрофированной социальности (гражданственности) об этом как-то не принято говорить, а стоит. Собственно, эта социальная роль поэзии едва ли не во все времена неизменна: она в отстаивании частной территории человека. В этом смысле Пастернак, Мандельштам были для моего поколения куда социальнее гражданственного Евтушенки. Поэзия помогала частной жизни противостоять тоталитаризму идеологии и власти. Но и сегодня она помогает противостоять тоталитаризму – рынка, масскультуры, телеэкрана. И кстати, эта социальная функция ничуть не противоречит эстетической, ибо «эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание – всегда частное» (Бродский).
Но индивидуальность приносит в искусство именно профессионал, а не кружок дилетантов. Это живая муза единственна и неповторима – резиновых делают на конвейере.
Поэзия как поэзия
Цель художника в том, чтобы заставить любить жизнь.
Давайте припомним, опираясь только на текст, чем занимался пушкинский Арион после того, как в застигшую корабль бурю потерял всех своих товарищей. Если не присочинять лишнего, то, поблагодарив, вероятно, богов за чудесное избавление и разложив платье на просушку… пел. Причем пел прежние гимны, то есть – те самые, полные «беспечной веры», какими во время не предвещавшего беды плавания радовал – и вдохновлял – «пловцов», ворочавших «мощны веслы». Вообразите себе этого мирно распевающего на солнышке под скалою грека – редкое бессердечие! Федор Михайлович, учитывая известный пассаж про поэта после Лиссабонского землетрясения, были бы недовольны…