Суп из топора
Из ничего не выйдет ничего.
Минувшей осенью на головы тем, кто так или иначе занимается поэзией, свалился кирпич – без малого шестисотстраничный том «специального» (поэтического!) выпуска «НЛО».
Вообще-то за такое чтение надо бы выписывать молоко: начиная с преамбулы, обещающей «проинспектировать (меж)дисциплинарный теоретический арсенал гуманитариев на предмет их боевой готовности к осмыслению феномена современной инновационной поэзии», он весь почти таким вот претенциозным волапюком и заполнен. Что касается содержательной стороны «инспектирования», то оставлю ее другим. Выскажусь о явлении, которое в этом томище проявилось наконец во всей наглядности.
Уже давно я обратил внимание на способность целой когорты филологов, особенно из молодых, городить обширные, грамматически связные, но абсолютно искусственные и потому пустые по сути теоретические построения вокруг самых ничтожных в эстетическом отношении стихотворных текстов. Поначалу я полагал это чем-то вроде филологической «чумки» у не нашедших пока своей темы и места обладателей университетских дипломов. Но скоро понял, что мы имеем дело с очередным обострением довольно старой болезни – агрессивного (или – «актуального») литературоведения.
В русской традиции она восходит, пожалуй, к рубежу позапрошлого и прошлого веков. До того между литературоведением и критикой существовало довольно четкое разделение поля деятельности. Первое занималось уже состоявшимися явлениями культуры, осмысливая, анализируя и определяя их место в исторической перспективе постфактум: понятия «классицизм», «романтизм» появились значительно позже описываемых ими направлений. Вторая оценивала и трактовала, что называется, «в режиме реального времени» – как раз и пытаясь разобраться, есть ли тут явление искусства, состоялось ли оно. Первому, соответственно, присущ научный – более бесстрастный, но и более точный инструментарий. Вторая сродни самому искусству, скорее опирается на здравый смысл и вкус – которые могут и подвести.
Первыми, кто попробовал привлечь аналитический аппарат науки к самому своему выходу, были символисты, заранее обзаведшиеся и самоназванием: литературоведческое (а не критическое!) по сути обеспечение помогло им сразу громко заявить о себе. Футуризм вышел на сцену уже с целой обоймой записных толкователей, среди которых тоже были и весьма талантливые, как Шкловский. То есть такое «подкрепление» стало, говоря сегодняшним языком, довольно распространенным пиаровским ходом. В чем есть как плюсы, так и минусы: действительно облегчается выход нового, а потому непривычного искусства – но и создается возможность создания дутых репутаций, своего рода супа из топора (классический пример – Алексей Крученых).
Вообще-то среди серьезных поэтов такое прижизненное литературоведческое обрамление почиталось не очень приличным. В советские времена услугами «изучателей» целенаправленно пользовались главным образом официозные «классики». Не то теперь.
Почти все, что сказано выше о традиционном разделении труда между литературоведением и критикой, хотя и с несколько иными акцентами, изложено и в одной из открывающих теоретическую часть нынешнего «НЛО» статей («Текущий литературный процесс»). Но далее автор уверенно освобождается «от иллюзии непреодолимости того барьера, который традиционно подразумевается между критикой и литературоведением» – литературоведение переходит «к реализации своих потенциальных возможностей». Предполагается, что – исследовательских. Но боюсь, что – рекламных.
Оно ведь и правда, авторитет науки – штука серьезная. Вкус критика можно оспорить. Более того – критик может (а то и должен!) быть увлечен предметом своих писаний, даже ангажирован увлекшим его явлением. Иное дело – бесстрастный исследователь. Он объясняет что, как и почему тут «устроено». Как функционирует. С чем соотносится. Как следует толковать. Он, пользуясь словечком того же автора, «интерпретирует». А вопрос «хорошо» или «плохо», без которого, умри, ничего не бывает в искусстве, – даже не поднимается (разве что в смысле «хорошо устроено»). Ученый – в стороне. А автор – на нужном месте…