Чистый ад.
Чистый восторг.
Хохоча во всё горло, Певец притянул Кенни к себе здоровой рукой и потряс, всё ещё глядя в окно, из-под которого разбегались, как тараканы, ребята Шульца, торопясь к своим тачкам, пока до них не добрался огонь. Кенни в окно не смотрел. Зажмурившись, он уронил руку с револьвером и прижался к Певцу так, словно хотел слиться с ним. Сплавиться. Врасти в него.
— Эти суки не вернутся, — пробормотал Певец прямо ему в губы. — По крайней мере, сегодня. И Грэм дрыхнет. Он всё проспал, старый пьяница! О Вакан…
Он опять ликующе засмеялся, но резко оборвал смех. И наконец-то поцеловал Кенни, вжимая его в подоконник. Всё перестало существовать, всё исчезло, кроме этого худого, но крепкого тела в его объятиях.
— Чёрт, вот чёрт, — простонал Певец, уткнувшись лбом в горячий лоб Кенни. Сдёргивать штаны одной рукой было адски неудобно.
Пушка, вывалившись из ослабевших пальцев Кенни, почти неслышно ударилась об пол, а сам он тихо всхлипнул, цепляясь за плечи Певца. Тот лишь коротко выдохнул, обхватывая оба их пылающих стояка своей ладонью.
Больница Вест-Крик-Хоспитал сейчас могла гореть от чердака до подвала, и они бы, наверное, даже не заметили этого, полыхая в собственном костре. Кенни всё ещё конвульсивно вздрагивал всем телом, уронив голову на плечо Певцу, когда тот, бессильно привалившись к стене, разжал пальцы, будто сведённые судорогой. И размазал липкое, горячее, скользкое, залившее ему ладонь, по животам обоих.
Это было как обряд.
Священный обряд.
Певец поднял голову, глядя на Чёрные горы, темнеющие вдали, и произнёс, как клятву:
— Я тебя не отпущу.
Он вдруг подумал, что ни разу не говорил такого ни одной своей девчонке.
— Я домой не вернусь, — эхом отозвался Кенни, продолжая тесно прижиматься к нему. — Только маму нельзя там оставлять.
Его голос дрогнул.
— Мы её заберём, — уверенно пообещал Певец, вспоминая худенькую светловолосую женщину, очень похожую на Кенни. Она всегда робко улыбалась наёмным ковбоям и однажды даже вынесла им поднос с кофейником и чашками, но муж грубо обругал её и отправил обратно в дом. — Но послушай, — он даже головой помотал, — народ же охренеет.
— Это ты ещё мягко сказал, — глаза Кенни были тревожными, растерянными и счастливыми. Мокрыми от слёз. Он, не стесняясь, рассеянно их утёр и взахлёб продолжал: — Мама бы давно ушла, но ей некуда было. Родных у нас нет. И денег тоже нет. И я не мог её оставить, я потому и в колледж не поехал. Что, если он явится за нею и потребует её выдать, потому что она его жена? По закону!
— Ты на индейской территории, — перебил его Певец, тоже проводя пальцами по его влажной щеке. — Здесь наши законы. Формально, конечно. Всем заправляют эти падлы из Бюро по делам индейцев и племсовета, но мой дом и моя земля принадлежат мне. Так что твой папаша обломится. Если наёмников пришлёт, будем драться, — он чуть усмехнулся. — Хоть ты и не любишь этого, но я теперь знаю, что ты умеешь, неженка Кенни.
Глаза парня сузились.
— Я не буду драться. Я буду убивать — за неё и за тебя. И… на самом деле я вовсе не его сын. Он взял маму замуж, беременную мной, — скороговоркой выпалил Кенни. — Я давно это знаю, он всегда по пьяни орал, что… ну, в общем, орал. Я к тому, что он, может, просто открестится от нас с мамой, и всё.
— Уоштело, отлично, — подумав, объявил Певец и взъерошил ему волосы. — А кто твой настоящий отец?
Ему всё хотелось знать о Кенни Питерсе. И рассказать о себе — тоже всё. Как умерла его мать — от пневмонии, а отец спился, не справившись с горем. Как дед учил его, совсем мальца, ездить верхом, как рассказывал ему о духах-нагийа в Чёрных горах. Как он стал петь об этом песни и получил своё имя.
— Мама говорила, что мой отец — художник из Фриско, — прошептал Кенни. — Послушай, но ведь люди будут про нас говорить… судачить… болтать всякое. Мне-то всё равно, но ты… Тебя все здесь любят. Ты же станешь…
Он осёкся.
— Священным существом, — повёл плечом Певец, снова начиная неудержимо улыбаться. Ему вдруг пришла в голову резонная мысль. — Да брось! Никто же не поверит, что мы можем трахаться в присутствии твоей мамы. Мы и не сможем.
Кенни разинул рот и вспыхнул до ушей:
— А как же мы тогда?..
— Чёрные горы велики, — преспокойно объяснил ему Певец и снова со смехом обнял.
Это было так странно, так удивительно и так… правильно. Совершенно правильно, уоштело.
Потому что когда Вакан Танка, великий и таинственный, посылает нам кого-то чудесного, надо принимать этот дар, не спрашивая. Просто принимать.
Внизу снова послышался шум — подъехала машина, на сей раз единственная, и Певец, отстранившись от Кенни, поглядел в его вспыхнувшие тревогой глаза:
— Похоже, Грэм всё-таки проспался и вызвал племполицию. — хмыкнул он. — Пошли вниз, сейчас начнётся шоу.
— А непохоже, что мы… — Кенни запнулся.
— Только что любились? — Певец фыркнул, подталкивая его к дверям палаты. — Шутишь? Я покалечен, можно сказать, при смерти. А ты, Кеннет Питерс, как добрый самаритянин, принёс мне гитару и жратву. И ещё ты мне снова жизнь спас, не забывай, — добавил он уже серьёзно. — Пушка при тебе?
Кенни шумно перевёл дыхание и кивнул. Они кубарем скатились по лестнице и вывалились на крыльцо приёмного покоя, где уже высился доктор Грэм в мятом зелёном халате, распространяя вокруг себя крепкий сивушный смрад. Кенни чуть попятился, когда тот обернулся и ошарашенно воззрился на них, недоумённо моргая опухшими глазами.
Двое крепких парней в тёмной униформе племенной полиции, подсвечивая себе фонариками, осмотрели следы пожара — чёрные вонючие полосы копоти на асфальте стоянки — и вразвалочку направились к ярко освещённому крыльцу.
Певец знал их как облупленных — ещё бы, они столько раз упихивали его в каталажку. Кулаки у них были увесистые, это он тоже знал не понаслышке, но и сам задавал им жару не раз. Звали их Мэтт Воронье Крыло и Саймон Маленький Камень.
— Что здесь произошло? — кашлянув, осведомился Мэтт и смерил Певца колючим взглядом. — Это же вы нам позвонили, док?
— Да, я, — проворчал Грэм, засовывая в карманы халата обе руки, видимо, для того, чтобы скрыть, как они дрожат. — Я проснулся… мне показалась, что во дворе кто-то выстрелил… дважды… и раздаются крики. И я увидел, что там что-то горит, когда выглянул в окно. Потом отъехали машины. Кажется, две, но я не уверен. Я сразу позвонил вам. Мне не нужны тут проблемы. Это же больница! Больница при церкви!
«Положим, позвонил ты не сразу», — подумал Певец, подавив улыбку. Покуда док прочухивался, им с Кенни даже удалось кончить.
— Выстрелы? — Крыло поднял брови. — Кто стрелял? Там нет стреляных гильз.
— Откуда мне знать? — раздражённо огрызнулся Грэм. — Я спал, у меня был тяжёлый день. Много пациентов. Больница на вашей территории, вы племенная полиция, вот и разбирайтесь.
— Разумеется, сэр, — неспешно согласился Воронье Крыло, поднимаясь на крыльцо. — Саймон, запиши его показания, а я опрошу этих двоих, — на Певца он, впрочем, посмотрел лишь вскользь, демонстративно повернувшись к Кенни: — Ты-то что тут делаешь, Питерс?
Удивительно, что Кенни даже не покраснел. Он ответил со спокойным достоинством:
— Друга навещаю.
Воронье Крыло наклонил коротко стриженную голову:
— С каких это пор вы друзья?
— Со школы, — не моргнув глазом, заявил Певец и шагнул вперёд. — Мы сидели и разговаривали… и тут снаружи началась пальба, что-то загорелось.
— Кто стрелял? — поинтересовался Крыло со скептическим прищуром.
Кенни позади него затаил дыхание.
Певец мог бы честно рассказать, как было дело, но ведь револьвер-то принадлежал Питерсу-старшему.
— Откуда мне знать, — буркнул он, копируя доктора Грэма. — Вы племполиция, вы и разбирайтесь.
— Если это приезжали по твою душу те, кто тебя не добил возле Мэндерсона, — Воронье Крыло гнул своё, он был отнюдь не дурак, — так почему они до тебя не добрались, а свалили к чертям? Окна, кстати, целы, — заметил он, оглянувшись. — Друг в друга они тут палили, что ли?