И Смит скрылся за дверью.
– Caloreo!
Берлога выстыла. Драко скинул зимнюю мантию и поежился: все‑таки одежда была рассчитана на быструю аппарацию, а не на то, чтобы блуждать сначала по городским, а потом по лесным трущобам.
Он редко бывал здесь и ни разу один. В войну в Берлоге собирался отряд отца и порой – как тем проклятым утром – малый Орден…
Снейп знал Берлогу лучше, и казалось, что хозяин здесь он. Он разжег камин, он поставил чайник на жаровню, он спустился вниз, где – Снейп знал, Драко узнал лишь тогда – прятались дедов бункер и лаборатория, и принес пучок пахучих трав. Драко, пытаясь перехватить инициативу, отыскал в буфете какое‑то печенье. Снейп хмыкнул, сунулся к полкам, куда‑то нажал и вытащил свежие булочки, яйца и бекон. Поджарил яичницу.
— Ешь, – сказал он Драко, которому не лез кусок в горло. – Завтра тебе силы понадобятся.
— И что теперь делать? – спросил он, глядя в тарелку.
Снейп ухмыльнулся, показал кривые зубы:
— Тебе – ничего. Ты уже сделал… что смог.
Он считал его ничтожеством. Даже Снейп…
И позже, когда Драко не выдержал и закричал под «круциатусом», он увидел, как закрывает лицо руками мать и как не отрываясь смотрит Снейп. Смотрит и улыбается…
Драко передернуло, и он пришел в себя. Дом прогрелся, Драко прошел на кухню и поставил чайник. Камин – обычный, не сетевой – разжигать не стал: на пару часов заклинания хватит, а к десяти все равно в издательство.
Чайник начал закипать, засвистел тонко, как его сородич у Лавгуда. Драко выложил книгу, словарь и пергамент с перьями на массивный стол, похожий на слизеринский стол в школе. В кухне становилось уютно. Он раскрыл книгу, пробежался по выделенным названиям частей, закусил кончик пера. «Пафос – греческое слово, и неспроста!» – всплыла первая фраза статьи. Драко фыркнул и отложил пергамент.
Нехорошо… недостойно было улыбаться сейчас, когда… но подлый голос неуемного болтуна внутри подзуживал: все равно ведь умирать собрался, все равно уже все решено, так почему надо портить себе последние дни?
«Свежий» шкаф в буфете давно опустел, но в ящике нашелся кулек странных, чуть ли не маггловских карамелек. Драко сунул одну за щеку.
Он привык зажевывать работу сладким – еще со школы, когда родители заваливали его конфетами. И с конфетой за щекой, с кружкой чая, с любимым пером, щекочущим язык, страшная книга потихоньку перестала быть страшной: просто очередное домашнее задание, вот и все. Он даже начал рисовать чертиков на полях, корпя над переводом.
От работы Драко оторвала взъерошенная сова от Лавгуда: «Друг мой, намерен ли ты появиться в издательстве?». Он глянул на часы: одиннадцать! Помотал головой и встал. Книгу пока можно оставить здесь, тут безопаснее, чем дома. Еще пару раз по столько же… нет, три раза: а то тесть заподозрит неладное… Не больше недели – и перевод будет готов.
Внутри что‑то сжалось, Драко зажмурился и сцепил зубы. Помнить о главном. Помнить о цели. Род Малфоев будет возрожден.
Когда Невилл спохватился и посмотрел на часы, перевалило уже за полночь. Он охнул и чуть не опрокинул чашку.
— Пора…
Ханна прижалась сильнее.
— Не пора! Непоранепоранепора!
— Ну…
Или в самом деле остаться? Им было чем заняться еще часок другой… Эх!
Он вздохнул, чмокнул Ханну в кончик носа и решительно поднялся.
— Прости, Кот. У меня завтра уроки с утра, а мы с тобой раньше трех не угомонимся.
— Вот поймает тебя Снейп по дороге – будешь знать! – надула губы Ханна.
— И что? Баллы сдерет за шастанье после отбоя?
— И взыскание назначит. У Хагрида.
— Не хочу у Хагрида, – улыбнулся Невилл. – Хочу у профессора Эббот.
Ему тут же продемонстрировали, как он будет отрабатывать это взыскание, так что пришлось задержаться еще на четверть часа.
Из‑за этих‑то пятнадцати минут он и наткнулся на Фиренце, когда срезал по двору путь из восточного крыла в западное.
Стук копыт отдавался эхом от стен замка. Кентавр нередко прогуливался ясными ночами по круговой аллее: наблюдал за звездами, читал судьбы мира.
Невилл удивился, когда услышал звучный голос Фиренце. Он не один? Еще кто‑то полуночничает?
Смит! Луна только–только начала расти, но человека и кентавра хорошо было видно и в звездном свете. Невилл прислушался.
Говорили по–гречески. Точнее, на странной тарабарщине из английских и греческих фраз. Смит сипел, хрипел, кашлял, что‑то переспрашивал. Фиренце терпеливо и размеренно объяснял. Порой повторял по несколько раз – будто диктовал.