— Чем занимаешься?
— Прошлое вспоминаю…
— А надо?
— Не знаю, но голова заболела ужасно, — пожаловалась Светлана.
— Ну так плюнь на все и ложись спать. Завтра необходимо отобрать картины, которые поедут на выставку в Париж.
— Ну Париж — это еще через месяц…
— А ты не торопясь поспешай. Время быстро летит, а я пока закажу билеты на поезд.
— Ты что, с ума сошла — на поезде в Париж! — воскликнула Света.
— Светик! Убей меня, но я самолетом больше не полечу, чувствую себя как в гробу, — оправдывалась Марина.
— Ну бог с тобой, трусиха несчастная, — улыбнулась Светлана и спросила: — С какого вокзала?
— С Белорусского…
Светлана положила трубку и вернулась в мастерскую. «Забавно, Белорусский вокзал…» — подумала она, и воспоминания снова отнесли ее в прошлое.
В любом крупном городе нет другого места, которое так манило бы к себе романтиков и негодяев, счастливцев и неудачников, бродяг, пьяниц, проституток и воров, как вокзал. Это целый театр, почти без зрителей, но с гигантской сценой, где день за днем бушуют подлинные страсти. Вокзал — это отдельное государство, со своими порядками и законами, о которых я очень скоро узнала…
Меня до четвертого класса водили в школу за руку и никуда не отпускали одну. Коренная москвичка, я до одиннадцати лет знала только понаслышке, что в столице есть Кремль, театры и музеи. Впрочем, многие москвичи за всю жизнь ни разу не были в Большом театре, а про Третьяковку я уж и не говорю. Я отправилась на вокзал, потому что мне казалось, что там я буду в безопасности, среди людей. Я не знала нового адреса бабушки, и вокзал казался мне самым надежным местом. Здесь можно было спокойно переночевать, а о том, что делать дальше, я пока не думала, все вспоминала о насилии и плакала. Мне было ужасно стыдно и очень одиноко. Мама никогда не допустила бы такого ужаса в моей жизни. У меня все болело так, что я даже сидеть не могла. Но никому до меня не было никакого дела. Люди текли мимо равнодушной рекой, казалось, умри я сейчас — никто не заметит. Но я ошибалась: на вторую же ночь ко мне подошел местный сутенер Цыпа — мерзкий, ушастый тип, лысый, с брюхом и золотой фиксой. Девчонка я была симпатичная и в свои неполные тринадцать вполне сформировавшаяся. Он прижал меня к стенке около дамского туалета и, дыша перегаром в лицо, спросил: «Жрать хочешь?» Я к тому времени уже сутки не ела, была ужасно голодна и жалобно пискнула: «Хочу!» «Ну пойдем!» — Цыпа буквально подтащил меня к вокзальному буфету, взял мне люля-кебаб, хлеба и минералки. Я жадно набросилась на еду. «Не спеши, подавишься, — отодвинул он тарелку, — на, запей», — и протянул мне свой стакан. Я подумала, что это минералка, и глотнула от души. Горло словно обожгло огнем, шибануло в нос, и я стала отчаянно кашлять. В стакане оказалась водка.
— Ай да девка, ай да молодец! Вот это по-нашему! — Цыпа постучал мне по спине и протянул минералку. — Ну пей свое пойло! — милостиво разрешил он.
От еды и водки, от дикости всего происходящего я захмелела. И когда Цыпа повел меня в какую-то местную каморку со швабрами и ведрами, я уже не особо и сопротивлялась. Но он не стал меня насиловать, а, спустив свои штаны, рявкнул:
— Ну что стоишь — отрабатывай хлеб!
Он схватил меня за волосы и ткнул лицом прямо себе в пах. В баню Цыпа ходил, наверное, не чаще одного раза в год, а потому меня тут же вывернуло наизнанку прямо ему на штаны. Цыпа так орал, что вскоре сорвался на поросячий визг. В кладовку заглянул местный мент. Цыпа быстро натянул штаны, сунул милиционеру какую-то купюру и с независимым видом скрылся за дверью.
— Кто такая? — спросил милиционер безразлично.
— Света, — ответила я.
— Милиции подробно отвечают, не знаешь, что ли? Фамилия, где живешь, почему на вокзале, что здесь делаешь? — менторским тоном допрашивал меня милиционер.
Я пролепетала что-то невразумительное, и стража порядка осенило:
— Да ты пьяная! Пошли-ка. — Он схватил меня за руку и отволок в отделение.
А там, в милиции, уже лежало заявление о моей пропаже. Но оно было не от отца, а от бабушки. Оказывается, все эти два месяца, что мы жили отдельно, Виктория провела в больнице. Ей нелегко пришлось на новом месте, из школы она вынуждена была уйти, и эти перемены и смерть дочери подкосили ее — у нее случился гипертонический криз.
В милиции я рассказала о насилии отца, меня тут же отправили к врачу. Толстая, неопрятная баба неопределенного возраста бесцеремонно произвела осмотр, фактически повторив то же насилие, вывернув Меня наизнанку и растоптав мою душу бесконечным повторением мерзкой сцены. Она вновь и вновь возвращала меня в тот день, и, отвечая на ее вопросы, я умирала по частям. Скоро приехала Виктория. Увидев ее, я разрыдалась и бросилась к ней. Она долго не могла поверить в случившееся, данные экспертизы повергли бабушку в шок. Кровь хлынула ей в лицо, я испугалась повторного криза и заплакала: