— Что за дикие вещи ты устраиваешь? Твоя мама и сестры проклинали меня, говоря, что я тебя свел с ума. Они говорят, что ты больше не поедешь в ешиву.
— Разве удивительно, что они так говорят? — проговорил себе под нос Мейлахка, выражая таким образом глубокое презрение к собственной семье. — Кто их спрашивает? На следующий день после Пейсаха я возвращаюсь, с Божьей помощью, назад. А вы когда едете?
Хайкл не ответил. Он не планировал искать новых учеников для ешивы. Он знал, что должен привезти в Валкеники на дачу своего больного отца. Однако не мог придумать, где и у какого обывателя найти комнату с ночлегом и питанием за те гроши, которые может заплатить его мать.
Глава 3
Фрейда Воробей жила на те деньги, которые ей каждый месяц присылала из Америки старшая дочь. Однако «американка», как ее называли, не могла рассчитать, насколько широко она может позволить себе жить. В Валкениках говорили, что она транжира. Она любила сладости, дорогие фрукты. Когда летом в жару, в дождь или зимой в снег видели бегущую по улице длинную тощую Фрейду в белом платке на голове и в черных чулках, люди смеялись, что она бежит в пекарню с плачем выпрашивать имберлех, штрудель, пирожки и другие лакомства. Она никогда не могла рассчитаться до конца, и лавочники все реже давали ей в долг. А если и находился добросердечный лавочник, по поводу него ворчали, что когда «американка» получает свои десять-пятнадцать долларов и приходит расплатиться, то он забирает у нее все.
Нохемка, ее сынок, расхаживал одетый в тряпье и грязный, как будто кормился на торфяниках. А вообще-то он был тихим мальчиком и любил крутиться в синагоге. Он помогал синагогальному служке подмести пол, натаскать воду в кадушку, расставить стендеры. За работой он любил напевать. Хайкл-виленчанин слышал, как сладко поет мальчик, будто в его голосе оживали деревянные резные птицы из холодной синагоги. Хайкл спросил его, почему он слоняется без дела и никогда не открывает святой книги. Нохемка ответил, что он даже не молится по молитвеннику.
Хайкл начал его учить еврейской грамоте. Это было еще зимой. Они забирались каждый вечер в уголок в синагоге и занимались при свете прилепленной к стендеру свечки. Обыватели глазели на них с изумлением. Им никогда прежде не приходило в голову подумать, знает ли сынок Фрейды Воробей грамоту. Ешиботники смотрели и улыбались. Вместо того чтобы разговаривать с товарищами и заниматься, Хайкл стал меламедом для начинающих. Но виленчанин не забыл, с каким пренебрежением относились к нему обыватели из молельни реб Шоелки и как они не верили, что он может стать сыном Торы. Поэтому он занимался с бедным мальчишкой, на которого никто бы даже и не взглянул.
Однажды Хайкл вынул из кармана ножичек и подстриг Нохемке грязные ногти. Ученик дико хохотал и вопил от щекотки, потому что никогда прежде ему не подстригали ногтей. На следующий день рядом со стендером Хайкла стояла Фрейда Воробей и говорила с ним с большим почтением: за то, что аскет обучает ее сына, она должна мыть его и воду пить. Зачем аскету мучиться в странноприимном доме? Пусть он переедет к ней. Будет спать на чистой и мягкой постели.
Хайклу уже давно надоело валяться на лежанке в странноприимном доме. Он зашел к матери Нохемки взглянуть, сможет ли он у нее жить. Дом был просторный, с занавесью на двери, ведущей во вторую комнату. Но штукатурка отваливалась со стен, а между бревен был виден высохший мох. В комнате стояли две узкие кровати, простого дерева хромой стол и разваливающийся старый комод. В кухоньке на холодной плите сиротливо стояли пустые горшки. На полках шкафчика чистые кастрюльки сверкали нищетой. У окна сидела девушка с острым лицом и угольно-черными глазами. По ее чертам было сразу заметно, что она дочь хозяйки. Хайкл удивился, что мать постоянно видно в переулках местечка, в то время как дочери он прежде не встречал. Фрейда снова принялась уговаривать его, чтобы он к ней переехал.
— А где я буду спать? — спросил он, заглянув во вторую комнатку, чтобы увидеть, как там. Девушка сразу же вошла вслед за ним.
— Здесь моя комната, переезжайте к нам, — быстро прошептала она, как будто едва смогла дождаться мгновения, чтобы сказать ему это.
Ее горячий шепот зажег воображение Хайкла. Комнатка выглядела как приготовленная для молодой парочки: большая деревянная постель с высокой грудой постельного белья и окошко, выходившее на засыпанный глубоким снегом дворик. Девушка ждала его ответа, гордая и злая, с глазами, горящими от тоски. Чтобы не надо было сразу же отвечать, будет ли он переезжать, ешиботник сказал просто так: