Глава 15
В упавшей на местечко темноте женщины в платках потянулись по наревским переулкам, храня траурное молчание, как толпа вдов на обратном пути с кладбища. Они шли долго, сгорбившиеся и промерзшие, пока не дошли до синагоги Ханы-Хайки. Ешиботники подняли свои бледные заросшие лица от томов Геморы и посмотрели на женщин, окруживших Янкла-полтавчанина и что-то ему говоривших. Полтавчанин вскочил с таким страхом и с таким отвращением, как будто женщины требовали от него вылезти из одежды и забраться в саван. В синагоге воцарилась тишина, и сыны Торы у своих стендеров услыхали, как женщины говорят:
— Какая вам разница, ребе? Езжайте себе изучать Тору в какое-нибудь другое место, а нам дайте спокойно жить на свете. Этот реб Зуша Сулкес вообще больше не захотел быть старостой. Мы ему в ноги кланялись, и обыватели тоже за нас просили, и он согласился управлять благотворительной кассой. Но староста требует, чтобы вы больше не появлялись в синагоге. Если не пойти ему навстречу, он не захочет быть старостой, и нам с нашими малыми детьми придется собирать милостыню на кусок хлеба.
Подвергшийся нападению Янкл-полтавчанин едва вырвался на зимнюю улицу и крутился там в одной ермолке на голове и без верхней одежды, пока женщины не разошлись. На следующий день обыватели тоже предостерегли учеников и преподавателей ешивы, что, если этот парень, устраивающий дикие выходки, не уедет, бедные торговки будут снова стоять у дверей синагоги и не пустят внутрь ешиботников. Зундл-конотопец и другие старшие ешиботники ответили, что они ничего не решают. Надо подождать, пока глава ешивы вернется из Вильны с собрания глав ешив. Он уже скоро вернется.
Янкл-полтавчанин чувствовал, что ему придется на какое-то время смыться. О том, куда поехать, он не беспокоился. Он будет желанным гостем в любой новогрудковской общине «Бейс Йосеф», в которую приедет. Однако ему не хотелось выглядеть проигравшим. Именно тогда ему выпало распределять порции еды на кухне, потому что каждую неделю этим занимался новый ешиботник. За столом, странно скукожившись, сидел Мойше Хаят-логойчанин. Его всегдашняя деланная беспечность исчезла. Его еще жег изнутри смех мусарников, которые пару дней назад, как палками, прогнали его с собрания своими издевками. Теперь, за едой, те же самые парни враждебно молчали, и можно было догадаться, что они думают, как от него избавиться. Янкл-полтавчанин вышвырнул бы его вон, как выбрасывают в помойный ящик провонявшую селедку. Однако после истории со старостой благотворительной кассы Сулкесом полтавчанин стал осторожнее. Он знал, что руководство не хочет трогать наглого еретика. Поэтому он подал его долю этому презираемому и презирающему с таким выражением лица, как будто говорил: «Жри и подавись».
В кухне сидел и Мейлахка-виленчанин. Его глаза горели огнем победы. Хотя он был самым молодым в ешиве, он добился при помощи бывшего директора валкеникской ешивы, чтобы ему не надо было больше ходить по заранее определенным дням есть в дома обывателей и приходить на беседы в группу Янкла-полтавчанина. Он сидел себе за столом среди взрослых, а реб Янкл, глава его группы собственной персоной, его обслуживал. Полтавчанина не волновало, что этот шпингалет про него думает, но молокососа следовало воспитывать. Поэтому он пододвинул Мейлахке-виленчанину его миску супа с куском легкого и сказал:
— Если паренек-гордец хочет есть именно на кухне, а не у какого-нибудь обывателя, мы позволяем ему есть на кухне; а если паренек обжора, мы позволяем ему быть обжорой.
Круглые щечки Мейлахки вспыхнули, а глаза повлажнели, точно так же, как за три года до этого в Валкениках, когда ему говорили дурное слово. Однако, хотя Мейлахка все еще был так же чувствителен и больше не мог притронуться к еде, он сдержался, не издал ни звука, и ни единой слезинки не показалось в его глазах. Он сидел, опустив голову, смотрел в свою миску и молчал. Окружавшие его старшие ешиботники либо не заметили этого, либо это их не волновало. Только Мойше Хаят-логойчанин искоса взглянул на него.
На этот раз ешиботники поели, не произнося никаких слов Торы, они прочитали положенное благословение после трапезы и все сразу направились к двери. Они были не в силах просидеть хотя бы одну лишнюю минуту в обществе логойчанина, это заклятого врага ешивы. Мойше Хаят вышел из кухни последним и увидел, что на улице стоит мальчишка и вытирает глаза. На улице Мейлахка больше не смог сдерживать слезы.