— Сахар? — заикаясь, спросил Хайкл и почувствовал себя как в детстве, когда мальчишка пошустрее него подставил ему ножку, и он упал, вызвав смех у окружающих проказников. — Почему это он требует сахару?
Мойше Хаят пожал плечами: он не знает. А почему Даниэл-гомельчанин после операции потребовал, чтобы его одевали и раздевали именно медсестры, а не товарищи? Похоже, есть связь между желанием Даниэла-гомельчанина, чтобы женщины из больницы видели его отощавшее тело, и ненасытным желанием Шимшонла-купишкинца есть сахар после его неудачной войны с соблазном зла.
Хайкл зажмурился, словно от соринки, попавшей в глаз, от мысли, что ученики в ешиве не знают, что происходит с купишкинцем. Новости логойчанин мог слышать от соседей парня по квартире, но наверняка не от Ошера-Лемла-краснинца. Тот вообще не разговаривал с еретиком. Значит, речь шла о втором соседе.
— Я уже знаю, кто к вам заходит и приносит все новости. Это Рувен-ратновчанин.
Логойчанин не стал этого отрицать, и на сердце Хайкла лег тяжелый камень. Ему стало тоскливо от того, что он угадал. Год назад Рувен-ратновчанин, точно так же, как все остальные ешиботники, еще был горяч сердцем. Так когда же он успел охладеть? А может быть, подумал Хайкл, он не понял в прошлом году этих парней, потому что был в Нареве только гостем на Дни трепета? Если так, получается, что он напрасно завидовал новогрудковским искателям пути и ему не следовало так рваться приехать в эту ешиву.
— Цемах Атлас вышвырнул меня своими лапами из синагоги, чтобы все это видели и оскорбляли меня. Добился же он прямо противоположного. Именно сейчас ко мне приходят его ученики, — с триумфом сказал Мойше Хаят и рассказал, как Рувен-ратновчанин в первый раз пришел нему с припевом: «Все, что говорят о вас, — сплошная ложь! Я уверен, что вы каждый день накладываете филактерии и не оскверняете субботы!» Рувен-ратновчанин обязан был это сказать, чтобы иметь возможность чаще приходить и хлопать себя рукой по лбу, по тому самому месту, на которое он возлагает головную филактерию. «Я не понимаю, — говорит он, — не понимаю, чем реб Цемах-ломжинец так нравился девушкам на выданье, когда был холостяком».
После разговора с еретиком Хайкл избегал встречаться с ратновчанином. Так человек, неожиданно зашедший к соседу и невольно ставший свидетелем семейной сцены, потом стыдится посмотреть этому соседу в лицо. Рувен-ратновчанин снова начал приходить на занятия в ешиве, но его сосед по квартире, Ошер-Лемл-краснинец, вообще не появлялся. Любопытные ешиботники вынюхивали и выискивали, пока наконец не разузнали, что произошло за последнее время. Шимшонл-купишкинец не хотел идти к врачу и к себе его тоже не подпускал.
— Я не сумасшедший! — орал он и при этом угрожал, что, если его не выпустят на улицу, он не будет ни есть, ни пить, пока не умрет.
Тогда к нему пришел глава ешивы собственной персоной и несколько часов подряд убеждал его, что в Нареве ему нельзя оставаться. Все в городе знают, что он хотел стать самоубийцей. Он больше не сможет здесь спокойно изучать Тору и служить Господу. Не сможет он и найти себе хорошей невесты. Он должен поехать в какую-нибудь ешиву, где его не знают, и вести себя там, как все сыны Торы, пока не женится, и только тогда он сможет вернуться в Нарев. Шимшонл-купишкинец позволил себя уговорить и отправился в новогрудковскую начальную ешиву в каком-то далеком волынском местечке, а Ошер-Лемл-краснинец поехал сопровождать его.