— Срывай крышу!
— Вали стену!
Стоявшие вокруг валкеникцы постарше сначала шутили, и их колючие слова, как искры, воспламеняли тяжело работавших пожарных. Вдруг, словно по наущению дьявола, ветер поднял пламя, на реку упал его красный отблеск. Женщины с детьми на руках и обыватели, стоявшие рядом, закричали:
— Спасите! Наши деревянные дома сейчас на самом деле загорятся!
Пожарные испугались и едва справились с разгоревшимися поленьями. Распаленные, задымленные и раздраженные провалом учений, они после этого бросились с топориками на стоявших вокруг бородатых евреев:
— Куда вы лезете, дурни?!
А те отвечали им:
— Провалитесь вы сквозь землю со своим театром!
После этого пожарная команда собралась тайно и приготовила план, как поправить свой пошатнувшийся престиж, а заодно отомстить этим сутулым бородачам.
Обыватели в полдень дремали, покачиваясь на скамейках около домов или лавок. Капли пота стекали им за уши и под подбородки. Однако руки не поднимались, чтобы утереть потные лица и согнать с носов мух, монотонно жужжащих, словно в молитве «Шмоне эсре». Жара усыпляла и ешиботников над томами Геморы, из синагоги не доносились голоса. Вдруг раздался звон медных тарелок, отдаваясь гулким эхом. Из бокового переулка от реки вышел, маршируя, пожарный оркестр и повернул к Синагогальной улице. Впереди шел капельмейстер — задом наперед, лицом к музыкантам, и дирижировал руками. Один двигал взад-вперед кулису тромбона, другой работал всеми пальцами, нажимая на клавиши кларнета, третий дул в большую трубу, четвертый бил в тарелки, а еще один, коротконогий, шедший в заднем ряду, лупил по барабану. За оркестром шел пожарный комендант в небесно-голубом мундире и блестящих сапожках, увешанный серебряными шнурами и бахромой, со свистками и медалями. Ремешок фуражки, сдвинутой набок, он пропустил под своим плотным подбородком, как польский улан. За комендантом мерным шагом маршировали парни с квадратными плечами и здоровыми круглыми физиономиями. На головах у них были каски, а на ремнях у бедра висели топорики. У одного была на правом рукаве широкая полотняная повязка с красным крестом. На левом боку у него висела санитарная сумка — чтобы помогать обгоревшим. Каски пожарных и духовые инструменты оркестра искрились на солнце, их медь отражала солнечные лучи. Металлические голоса труб словно побились об заклад с медными тарелками и барабанами, кто из них скорее поднимет на ноги и оглушит все местечко.
Валкеники вздрогнули. Обыватели пробуждались от дремы и пялились в небо, как будто Илия-пророк ехал там на своей колеснице и трубил в шофар, возвещая, что Мессия придет в этом году еще до Девятого ава. Из своего дома из-за дороги выбежал старый резник Липа-Йося в одних подштанниках, в ермолке, усыпанной перьями, и со смертельным страхом в глазах, как будто он ожидал погрома. Увидев пожарных, Липа-Йося прорычал во весь голос отставного резника и кантора:
— Безбожники! В дни траура по разрушению Иерусалима вы расхаживаете с музыкой?! — Его воздетые к небу руки дрожали, как будто из-под его ножа вырвался связанный бык. Однако комендант крикнул своей команде, чтобы старику не отвечали.
— Раз-два! Раз-два! — И вся команда парадным шагом повернула к рынку. Там уже по обе стороны дороги стояли обыватели и ругались. Но музыканты продолжали играть, пожарные высоко поднимали ноги и не отвечали ни слова. Они добились своего. Обитатели местечка видели теперь, что пожарные способны тайно приготовить парад еще лучше, чем учения по пожаротушению. Вдруг оркестр смолк, и вся рота внезапно остановилась.
Перед ними раскачивались поднятые черные шелковые зонтики. Это набожные летние гости шли в лес подышать свежим здоровым запахом сосен и покачаться в гамаках. Каждый поднятый для защиты от солнца зонтик нес пожилой глава ешивы или инспектор, а по обе стороны от него шли по два младших ешиботника, похожие на грибы, растущие в тени у подножия ветвистого дерева. Увидев пожарных, а вокруг них — толпу местечковых евреев, дачники остановились — отряд против отряда. С одной стороны — парни в мундирах и сапогах, в касках и с топорами, как солдаты со штыками; с другой — знатоки Торы в сюртуках и мягких шляпах. Смущенные тем, что эти благородные молодые люди стали свидетелями их позора, обыватели качали головами и жаловались без слов: видите, каковы наши дела? Горе нам — это наши наследники! Изучающие Тору молчали и с едва заметными улыбками, прятавшимися в уголках ртов, отодвигались подальше, за дорогу. И их холодное, горделивое молчание и желание отдалиться разозлили пожарных гораздо больше, чем ругань обывателей. Парни стали рваться из строя и обрушили на дачников град проклятий: