Можно было позвать Стивена, и он бы пришел ко мне, но я ждала неизвестно чего. Я просидела в постели еще час. Страх то подступал, то отпускал меня, пока наконец Стивен не зашел в комнату. Он полетел ко мне по кафельному полу, ликуя, что я уже сижу на кровати и довольно бодра.
— Какое поразительное улучшение! Мне следовало бы принести по такому поводу сочный шоколадный эклер вместо очередного кувшина с водой и трех сухих маленьких крекеров. Извини, распоряжение врача.
Он присел на край кровати и обнял меня.
— М-м-м, почему ты не сказала, что наденешь этот потрясающий пеньюар и будешь выглядеть так соблазнительно?
Он снова обнял меня; я сидела в старой рваной ночной рубашке, которую он, вероятно, одолжил у жены хозяина.
— Я…
Я остановила себя. Уже почувствовала, что меня захватывает его настроение и я ищу остроумный ответ, ухожу от своего решения… накидываю маску… отец был бы доволен… Но я не позволю ему овладеть собой на этот раз… «Сейчас! — сказала я себе. — Сейчас!»
— Стивен… — начала я.
Он с удивлением заметил, что мое поведение изменилось.
— Позволь, я расскажу тебе… мне кажется, ты должен знать. Не о том, как я танцевала в Барселоне, а о том, как оказалась здесь и кто я такая на самом деле.
Я набрала побольше воздуха, почувствовала комок в горле. Инстинктивно попыталась проглотить его… «Ты же еще ничего не сказала, — подумала я, — еще не поздно передумать… ты не переживешь этого…» Но тайные клапаны уже открылись, и потекла ржавая вода. Я тихо простонала:
— Меня зовут Бетти.
Стивен ничего не спросил, он лишь крепко меня обнимал.
— Стивен, — мой жалобный стон прозвучал громче, — меня зовут Бетти, мой отец изнасиловал меня, когда я была еще маленькая. Я боготворила его и избегала смотреть правде в глаза. Прошло несколько лет, больше это не повторялось. Я уже подумывала, что, возможно, ничего и не было, так я его любила. Но после смерти матери это случилось снова. Потом стало происходить регулярнее. Мне все еще не верилось, в двенадцать лет я предпочла умереть, нежели поверить, но мне помешали…
Стивен молча обнимал меня. Стон прекратился, но из горла вырвалось что-то вроде хрипа, я вздрогнула. Через некоторое время снова заговорила, но мой голос звучал как из-под земли…
— Через год я убежала. Полиция нашла меня в парке, в кустах. Я ползала, прячась от фонариков, как маленькое животное. Меня доставили домой в полицейской машине, я могла рассказать им, но не сделала этого. Испугалась, что тогда меня запрут навсегда. Когда полиция уехала, отец уложил меня в свою кровать, но несколько недель не прикасался. Я решила, что спасена, что теперь наша жизнь изменится к лучшему.
Мой голос задрожал, но я справилась с собой.
— Что если бы все вышло наружу? Когда это началось снова, я порвала со всеми друзьями. И жизнь моя состояла только из танцев. С годами от меня стали ждать секса, и я оправдала ожидания.
Стивен закутал меня в одеяло, стал укачивать… Меня трясло, я снова делала глотательные движения, заталкивала свои слова назад. Горло онемело, захотелось остановиться, замолчать… да, отец снова подбирался, тянул меня к себе… он накажет меня позже… я заслужила это. Но на этот раз я не позволю ему одержать верх, буду говорить свободно… Я перестала дрожать.
Теперь слова полились спокойнее, голос окреп.
— Никто ничего не подозревал. Мой отец был знаменитым скрипачом. Я, его дочь, вела жизнь всем на зависть. К нам захаживали известные ученые, люди искусства. Я рано научилась жить за пределами правды. Брала у них шляпы и пальто, подавала чай. Позволяла делать мне комплименты по поводу того, как я танцую, они видели меня во время выступления молодых танцоров и называли красивой и грациозной молодой леди, заявляя, что рады знакомству… я ничего не отвечала. Никто никогда не замечал несчастную, страдающую девочку, желавшую умереть. Я сама ненавидела ее! Она заслуживала всего самого худшего! А я была другой! Я была балериной!
Когда я подросла, меня приняли в балетную труппу. Отец понимал, что я буду ежедневно работать рядом с другими танцорами, могу подружиться с ними и рассказать. Чтобы защититься, он пригрозил, что сам объявит во всеуслышание, сорвет с меня маску перед другими балеринами, хореографами и режиссерами. Все узнают, что в происшедшем виновна я. Каждое утро, отправляясь на репетицию, я боялась, войдя в дверь, обнаружить, что жизнь закончилась. Я ужасно дрожала, старалась скрыть свой страх, пока не оказывалась в зале и видела, что ничего не изменилось и еще целый день будет продолжаться моя балетная карьера. Ночью я полностью подчинялась ему. «Пожалуйста, папа, — умоляла я, — пожалуйста, не говори, я сделаю все». — «О, в конце концов правда о тебе вырвется наружу. Ее не скроешь». Он мучил меня, управляя, как марионеткой, пока мне не исполнилось семнадцать.
Примерно в это время отец заболел и потерял силу. Я слышала слова врачей: «удар, печень, осложнения». Они созвали консилиум. Я преданно заботилась о нем, подавала еду, писала за него письма, отвечала на звонки. Это продолжалось в течение года. Я приносила ему книги для чтения, стирала одежду и постельное белье, давала лекарства. И все равно он слабел.
Затем однажды утром случилось нечто странное. Я приготовила ему тост и клубничный чай, собрала перед уходом вещи для репетиции. Вошла в спальню и поставила перед ним поднос. Он сидел, опираясь на подушки, и слушал по радио классическую музыку. В комнате царил полумрак. Я чуть приоткрыла жалюзи, чтобы свет не раздражал его.