— И что тут ступеньки такие высокие? Давно бы уже отреставрировали эту лестницу. — Женщина вытерла набежавший пот платочком. И тут — бабушка в длинной темно-синей юбке в мелкий горошек:
— Детка! Эти ступеньки кровью политы. Мне мама рассказывала, что в двадцатые годы собор наш хотели разграбить, даже Троцкий приезжал. Люди живым щитом стояли на этих ступеньках…
— Их что, расстреливали прямо здесь? — женщина остановилась, чтобы перевести дыхание, растерянно посмотрела на бабушку. Та молча кивнула.
— Как?
— Из пулемета. Ценности церковные для голодающих. Только не в этом же дело было, вы ж понимаете? Верующие для голодающих собрали все, что было, последнее отдавали.
— Ужас какой! — женщина перекрестилась и молча стала подниматься вверх, слегка опираясь на руку мужчины.
Аня остановилась. Дедушка, дедушка-священник, Александр Вознесенский. Он погиб, защищая церковные ценности. Его расстреляли прямо у храма. Она вспомнила. Ей, пионерке, как-то рассказала мама, тихонько. Она не придала значений. Дедушка-священник? Только не это. Как они смеялись в классе над девчонкой, у которой отец и мать верила в Бога. У них и иконы были. Как же так, время, когда космонавты вовсю летают в космос, быть такими тёмными? Про своего дедушку она просто забыла….
— Господи, прости! — открыла тяжёлую дверь. В Соборе было прохладно, царил полумрак. Только свечи, словно звёздочки, мерцали сияющими венками у икон.
В церковной лавочке женщина у свечных ящиков.
— Простите, у меня дочка в коме. Что мне делать? — разрыдалась.
— Молиться. Идите к матушке — Одигитрии. Молитесь. Молитва матери со дна моря достанет.
Купила свечи, почти взлетела к иконе Одигитрии Смоленской, упала на колени.
— К кому возопию, Владычице? К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная, надеждо христиан и прибежище нам, грешным? Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое и приклони ухо Твое ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующаго Твоея помощи, и не отрини мене, грешнаго. Вразуми и научи мя, Царице Небесная; не отступи от мене, раба Твоего, Владычице, за роптание мое, но буди мне Мати и Заступница…
***
Мама, отвези меня на родину дедушки. В деревню.
— Да, детка, обязательно поедем.
— И церковь посмотрим. Там ведь была церковь?
— Была, её восстанавливают.
— А кто восстанавливает?
— Я не знаю точно. Вроде, нашли там клад какой-то, еще в двадцатые годы укрыли от разорения. А восстанавливает парень, имя такое редкое. Он туда из города приехал, поселился рядом с церковью, к нему постоянно приезжают трудники, строят.
— Как его зовут?
— Не помню, Лерочка.
— Дедушка крест укрыл. Крест-мощевик, — прошептала Лера еле слышно.
— Крест-мощевик? Откуда ты знаешь, детка?
— Знаю.
— Да, там дед Андрей жил, помнишь его? Старенький такой, седой старичок.
— Андрейка — Лера улыбнулась. — Знаю, Андрейка. Дожил, значит. Как старец Симеон…
— Ты бредишь, Лера?
— Нет, продолжай.
— Так вот, этот Андрейка в детстве прислуживал в храме, и запомнил про ценности церковные. А потом, когда стали храмы восстанавливать, нашли они крест и ещё что-то. Нашли вообще чудесным образом. Этот парень приехал в деревню, нашел деда Андрея. У него металлоискатель. Они с дедом и нашли. Там на берегу огромный камень был, валун. Я его помню еще с детства. Он недалеко от речки лежал. Мы на нём еще грелись летом, он огромный, как лежанка. Так вот, чуть подкопали под камень этот — там схрон и был.
— Потир — чаша золотая для причастия…
Анна Петровна положила ладонь на Лерин лоб.
— Все хорошо? Не болит?
— Нет, мамочка, рассказывай.
— Ты знаешь, Александр Вознесенский, твой прадедушка, канонизирован в лике святых. И монах, которого расстреляли прямо в храме.
— Отец Иоанн.
— Да. Иоанн.
— Почему ты мне никогда про прадедушку не рассказывала?
— Я сама мало чего знала, Лера. Время было такое, об этом не принято было говорить.
— Он на Соловках умер?
— Нет, его расстреляли прямо возле церкви. Там три могилы, его и отца Иоанна и старушки какой-то.
— Фотиньи.
— Лерочка, когда с тобой это случилось, я ездила туда в деревню. — погладила её руку. — Много чего узнала. Поспи. Тебе надо поспать.
— Да, мамочка…
— Ты поправишься и мы обязательно туда поедем вместе.
Лера закрыла глаза. И зазвучал тихий голос:
— И вдруг — колокол. Этот звон до сих пор слышу. Мама тогда подхватила меня из последних сил. А дальше помню свечи и икона Святителя Николая. Мне так тепло стало, радостно, как будто я домой пришёл. Я почувствовал, что мы не одни. Уснул на лавке прямо на службе, и сквозь сон — такая радость, такой покой, такое блаженство. Как будто Кто-то невидимый и очень-очень добрый взял меня на руки и покачивал легонько.