Егор поднялся на ноги, оставил за спиной еще два дома, и теперь остановился прямо напротив собственных окон. Ощущая тяжесть в голове и ногах, он тщательно впитывал в себя призрачные прикосновения ушедшего времени. Долго не отводил глаз, смотря на самые обыкновенные окна, окна через которые он много раз видел этот мир, видел его с другой, совсем другой стороны.
Егор не заметил, что всё это время на него смотрит мать. Странное никому незаметное действо продолжалось не менее пяти минут, а после, у Егора вновь начала кружиться голова. Он постарался быстрее отойти вправо, ближе и вплотную к забору из старых наполовину сгнивших досок. Коснувшись ограждения спиной, Егор принял положение сидя, а следующим движением, обхватил голову руками. Пространство уменьшалось, расширялось вновь. Потусторонняя борьба затягивала в свое поле, ускоряя течение времени. Напрасно Егор старался глубже дышать, напрасно сжимал кулаки. Происходящее было ему неподвластно. Оставалось совсем чуть-чуть, и он вынужден будет провалиться на самое дно мрачного небытия, или умереть, нет, это скользнувшее предположение не сумело найти основания. Он просто вернется назад, чтобы через какое-то время вновь совершить своё круговое движение. Эта мысль, её четкое осознание, успокоили. Егор почувствовал расслабление и повернул голову на звук. В пяти метрах от него появился сильно пьяный мужик, который, самым обычным образом, собирался возле забора справить свою малую нужду.
Закончив сокровенное дело, мужик повернул голову в направлении незнакомца, находившегося рядом, сидящего в несколько странной позе. Только хотел отвернуться, как, прямо на его глазах, незнакомец исчез, взял и растворился в воздухе. Несколько раз испугано икнул пьяный мужик. Забыл о том, что нужно застегнуть ширинку и почти на сто процентов уверовал в то, что время, отведенное ему на употребление спиртных напитков, если не окончилось совсем, то очень скоро это может случиться.
– Видимо, допился, а ведь не верил в подобные штуки – сам себе говорил мужик, медленно и, боясь того, чтобы ни случилось чего еще, двинулся к крыльцу рядом расположенного дома, такого же старого, как и дом, из окна которого наблюдала явление собственного сына старушка – мать Егора.
7
В тот момент, когда Егор вновь очнулся, ощущая темный периметр знакомого коридора меж дверей, в его голову пришел образ состарившейся матери. Слишком хорошо он мог её рассмотреть. И в какой-то миг показалось, что и она его опознала. Но спустя мгновение рассудок заставил прогнать возможность невозможного.
Молодым парнем, очень много лет назад, видела она его. В тот самый день, когда защелкнулись стальные наручники. Какими были глаза мамы. Разве это можно передать. Потерянное воспоминание, вернувшись, могло сжечь, уничтожить, не оставив ничего, даже крохотной горстки пепла. Вся возможная в мире грусть, в эти две минуты переместилась в одно единственное место, которое было глазами мамы. Она ведь даже не могла сдвинуться с места. Кажется, что она ничего не понимала. Но безотказным материнским сердцем осознавала больше, чем могла знать: никогда больше ей не суждено увидеть своего единственного сына. И что может с этим сравниться. Ответьте, хотя бы попробуйте, но, еще не начав, осознайте: ничего из этого не получится. Это нельзя передать, это ни с чем несравнимо. Выдуманная, поверхностная вечность не дотянет до уровня упоминания. Вселенная останется в стороне, ведь бесконечному холоду нет дела до того, что есть тепло, до того, чему суждено остаться несколькими минутами. И как бы хотелось продлить мгновение, несмотря на близкое дыхание смерти.
Она уже здесь. Она еще не оформлена в багетную рамку, еще не успела превратиться в черную траурную ленту, перекрывшую правый угол фотографии, на которой вся жизнь, на которой смысл всей прошлой жизни, и нет будущей, нет, и никогда не будет. Близко, окончательному выводу потребуется меньше суток. А тому, что теплом и болью разлилось по крови достаточно часа, в течение которого онемеют руки, станут ватными ноги, тяжелой и совершенно чужой предстанет собственная голова. Тише, еще тише, исчезая, прячась под плотный колпак, напомнит о себе сердце. Его нет – нет сына – нет сердца. Лишь сумрак. Лишь ожидание того, что никогда не станет радостью, того, что никогда не принесет и намека на тепло недосказанных слов.