Друзья, мама, Лена, детство, давно умерший отец. Может, что-то из школы. Может, что-то недосказанное. Дверь через дверь. Пространство между дверьми. Что? Размышления давили не меньше, чем временное ограничение. Каждый шаг стал тяжелым и неестественным. А спустя какие-то десять минут, Егор был вынужден остановиться, после сесть на лавочку и закрыть глаза. Что? Прошло две-три минуты. В сознании мелькали образы мамы и Лены, о чем-то совершенно непонятном говорил Артем. Проходила полоса, красное сменялось белым. Радуга выплывала над верхушками мощных тополей. Снова мама, она жарит на сковороде самую обычную картошку, она ему о чем-то говорит. Кажется, невыученные уроки. В голосе нет упрека. Мама смотрит прямо в глаза. Неужели это она вспоминает прямо сейчас, и он делает это с ней одновременно. Воспоминание, пропадает родное лицо, удаляется, а ему на смену появляется чужое, незнакомое лицо страшной старухи.
Кто-то говорит? О чем они? Кто они? Их много, они хотят слушать его, они ждут его. Нет не его самого, а его слов, действий, дороги в будущее…
– Так значит, вы готовы принять смерть, променять собственную жизнь на свободу для них всех, для незнакомых вам людей, которых вы Егор не знаете, которые, в этот самый момент, продолжают жить чем-то своим, тем, чего вы не узнаете, даже если вам будет суждено прожить сотню лет. Неужели лучше стать иконой, превратиться в символ, чем остаться человеком, чем наслаждаться самым обыкновенным счастьем, которое, согласен, не всегда выглядит масштабно. Но ведь именно в этом его прелесть. В тепле, в размышлениях, в огорчение и надежде. Где огонек твоего дома, где тебе принадлежащий огонек. Где глаза сына и дочери. Там, где каждый вечер о тебе, перед сном, вспоминают родители, ностальгируют и не могут сдержать слез, представляя тебя беззаботным ребенком, любящим и лишенным даже намека на дьявольское прикосновение. Разве это не счастье? Разве может быть что-то дороже этого? – обстоятельно и спокойно говорил следователь Возков.
– Счастье? Что вы можете знать о счастье? То, о чем вы говорите, пытаясь меня убедить, то не имеет никакого отношения к настоящему счастью. А все от того, что в этом нет свободы. Понимаете, нет свободы. Её можно получить, только ощутив в самом себе их всех, тех, кого не знаешь, всех, кто не знает тебя, но верит и ждет. Вам не понять. Вы говорите, об уюте, о мягком сентиментальном мирке – опустив голову вниз, смотря на свои кроссовки, лишенные шнурков, говорил он Егор, голос был наполнен убеждением, ничем несгибаемой верой в то, что было сказано, в то что, если понадобится, он повторит еще тысячу раз.
– Трудно разговаривать с идейными фанатиками. Вы и такие как вы ослеплены тем, что вбили себе в голову, тем, во что заставили поверить сами себя, что и убило в вас самих себя – мрачно произнес Возков.
Егор не ответил, лишь поднял на Возкова свои грустные глаза.
– И всё же, где ваша рукопись? – спросил Возков.
– Я уже сказал вам, что уничтожил её – ответил он Егор.
… “Рукопись, конечно, что же еще” – холодным ознобом, начинающим переходить в сильный жар, догадался Егор.
“Рукопись, мне нужна рукопись, её нужно уничтожить, и тогда пропадет тот Егор, который превратился в памятник, тогда его заменит пожилой мужик, который сейчас сидит на лавочке, и которому трудно дышать. Но заменит не здесь. Здесь он умрет, в психиатрической клинике, чтобы появиться там, за дверью через дверь” – Егор открыл глаза, перед ним находилось страшное здание, где размещалось управление госбезопасности.
“Нет, не ошибся, теперь точно нет” – подумал Егор.
9
Простые люди, которые всего боятся. Приземленные настолько, что любому из богов не составит труда, чтобы не только утвердиться в своей миссии, но и очень быстро стать основной частью жалкого сознания, в котором одна лишь повседневная, пустая суета. Сильно давит в один день, она же незаметна в последующие пять дней. Простые, бедные духом люди. От понедельника до понедельника. От рождения до смерти. Сквозь нагромождение бестолковых обстоятельств, где промежутками островки того, что называют счастливыми отрезками, которые вспоминают, которыми лелеют собственное существо, продолжая преодолевать бесконечное количество повседневных препятствий. И снова верят, и снова ждут. Вот-вот появится следующая возможность, вот-вот случится заслуженный праздник. Но и здесь, но глубоко внутри, но стараясь вылезти наружу, обозначает себя примитивное ощущение неминуемого обмана: следующий момент будет слабее, будет куда более тусклым, чем предыдущий. Что-то ушло, что-то стало другим, и неминуемо необъяснимое списали на возраст.