– Тогда умрешь ты, а тот, кого ты называешь своим сыном, он мертв давно. Ты понимаешь? Неужели до тебя не доходит, что твой сын перед тобой, и ты заставляешь его делать самое гнусное злодеяние из тех, что возможны. Ты понимаешь или нет? Ты и только ты сама не оставляешь мне выбора. Тебе хочется, чтобы твой сын остался живым мертвецом! А что будет с ним, когда умрешь ты? Я тебе отвечу: ничего! Ровным счетом ничего! Он даже не узнает об этом, он никогда ничего не поймет! Дай мне шанс, дай нам всем шанс! – сейчас Егор уже не говорил, он кричал.
– Что будет, если бумаги попадут к тебе – тихо спросила Наталья Владимировна.
Её лицо было совершенно бледным. Ни одной капельки крови не поступало в капилляры, неестественно выглядел рот. Погасшими, тяжелые с мутной поволокой глаза.
– Вот это лучше – Егор значительно ослабил веревку.
– Мы исчезнем, но ты будешь знать, что твой сын жив, что он сумел победить мрак небытия – произнес Егор.
– А мой сын, тот настоящий Егор – прошептала Наталья Владимировна.
– Вновь, нет его, его нет, он лишь оболочка – закричал Егор.
– Тебя нет, тебя не может быть – опустив голову, произнесла Наталья Владимировна.
Егор тяжело дышал. Лена видела, что у него самого трясутся руки.
– Рукопись искал Кондрашов, искали сотрудники – произнесла Наталья Владимировна.
– Говори дальше – произнес Егор, совсем отпустив веревку.
– Они не нашли рукопись, я разделила её на две части – начала Наталья Владимировна, а после случилось непредвиденное, тело старушки затряслось, она начала задыхаться без помощи веревки.
– Сердце, сейчас я принесу таблетки – как могла, торопилась Лена.
Но было поздно. Приступ убил Наталью Владимировну в двадцать секунд.
4
Егор сидел на диване. Наталья Владимировна лежала на полу прямо перед ним, а в открытом дверном проеме, стояла Лена, держащая в руках уже совершенно бесполезные таблетки. На большое окно зальной комнаты наползла темнота. Низко опустившаяся туча, не спешила начать дождь. Но, черт возьми, было в этом что-то символичное. Так как будто перевернулось не только восприятие момента, но и всё остальное вместе с ним. Будто наконец-то был пройден рубеж, за которым уже точно не свернуть. Но ведь и до этого абсолютно ясным виделось отсутствие альтернативы. И темень прочно держала ситуацию в своих руках. Только она, и ничего кроме неё нельзя было противопоставить, чтобы выиграть начатую игру, которая лишь вскользь, лишь поверхностно, могла показаться простой, односторонней. Ничего подобного, и вновь не только, и точно ни одно лишь сокращение жизненного пространства и времени. Рядом находилось многое, что вот-вот вступит в игру, чтобы не позволить скучать, чтобы довести нерв до предела. Сколько пластов изнанки. Открыл один, подумал: хватит, ясно. Но не успел закончить цикл, как понял: за этим слоем еще один, далее, еще один. Ровно до того момента, пока ни подойдешь к финалу, в пришествии которого и нужно объединить всё воедино, нигде не сделав ошибки.
– Что теперь будем делать – спокойно и очень размерено спросила Лена, глядя то на Егора, то на мертвую Наталью Владимировну.
– Что они сделали. Ты можешь представить, насколько безгранично зло творимое этими людьми. Они добились того, чтобы сын убил мать, и при этом не испытывал никакой доли раскаяния, лишь осознание, с примесью ненужной пошлой грусти, где второе вытекает из первого – еще спокойнее, смотря на мертвую мать, произнес Егор.
– Они способны на большее, они способны на всё – отреагировала Лена.
– Есть мы, есть они, всё так же, как и было. И по-прежнему неизменная ставка, ценой в жизнь – проговорил Егор.
– Если мы оставим всё, как есть, то меня обвинят в убийстве – произнесла Лена.
– Не было убийства и было убийство. Я не собирался её убивать, хотя не знаю, может, что и убил бы – так же, не сводя глаз с мертвой матери, произнес Егор, а Лена молча ждала продолжения.