Муж воспринимал ее такой, какая есть: растолковать Люсиль, что такое хозяйственные расчеты, было попросту невозможно — от цифр ей становилось скучно. Любая попытка разъяснить ей их финансовое положение неизменно превращалась в повод начать все сначала.
— Раз мы настолько бедны, что не можем вступить ни в один, даже самый дешевый клуб, почему не напишешь новую книгу и не заработаешь какие-нибудь деньги? Ты ведь уже написал книгу, разве нет? Можно писать для телевидения, или кино, или для крупных журналов, так ведь? Если бы ты не таскал сюда этих чокнутых детишек, мог бы сочинять и зарабатывать, чтобы мы жили лучше. Но ты не хочешь, чтобы у меня были красивые вещи. Ведь правда? Тебе на это просто наплевать.
Бесполезно объяснять, что его единственная книга потребовала целого года творческого труда и принесла ему «Фантастический» аванс в двести пятьдесят долларов и «огромную» сумму в сто восемьдесят долларов и тридцать четыре цента после окончательных расчетов. Бесполезно пытаться говорить, что нет у нее бог весть каких достоинств, ради которых он поменял бы нынешнюю среду на ту, о которой мечтала Люсиль. Его творческие тылы представляли дети. Правда, ухаживая за Люсиль, сам слишком часто подчеркивал — он писатель. Вот и дал ей в руки оружие, которым она неустанно пользуется.
Он как раз собирался проверить последнюю письменную работу, когда кто-то застучал в раму затянутой сеткой двери слишком сильно, раздраженно и нетерпеливо. Со своего места Ли увидел только вздувшиеся на коленях серые брюки и кусок белой рубашки.
Пока он, отодвинув стул, собирался встать, дверь распахнулась и посетитель вошел — коренастый мужчина, толстый, но с худым лицом и впалыми скулами, что странно не вязалось с объемистым туловищем. Фетровая коричневая шляпа с залоснившейся от пота ленточкой сдвинута на затылок. Грушевидный нос прочерчивала сеть красных прожилок, резко выделявшихся на синевато-бледном лице. Вокруг маленьких голубых глазок — отеки и темные пятна. Через согнутую левую руку перекинут снятый пиджак. Левая кисть в белой грязной перчатке явно была протезом. Массивные черные туфли покрыты пылью, а походка тяжелая, неуклюжая.
Это мог быть пронырливый коммивояжер-неудачник. Или тип, болтающийся по барам, затевая задиристые, неумные споры. Но тревожный звоночек в подсознании, сопровождавший его с детства, зазвучал в полную силу. Подавив тревогу, Ли сухо спросил:
— Что вам угодно?
— Вы Бронсон?
Ли кивнул. Мужчина, вытащив и раскрыв бумажник, поднес удостоверение:
— Кифли. Из отдела по надзору.
Усевшись без приглашения в плетеное кресло, отдышался и, сдвинув шляпу еще На сантиметр дальше, сообщил:
— Каждый день обещают, что станет прохладней. Что последняя волна жары вот-вот схлынет. А все по-прежнему.
— Вы пришли из-за Дэна?
Кифли посмотрел на него с жесткой, ленивой снисходительностью, под которой скрывалась циничная насмешка:
— Из-за кого ж еще? В этой семейке есть еще одна черная овца? Может, я что-то упустил?
— Я думал, он на попечении Ричардсона…
— Ага, был у Рича, теперь — под моим надзором. Так-то, Бронсон. Еще четыре месяца назад, до несчастья с рукой, я был полицейским. Один несовершеннолетний сопляк, стащив у брата военную сорокапятку, решил ограбить магазин самообслуживания. Только подвернулся счастливчик Кифли, схлопотал пулю в руку, и ее так раздраконило, что уж никто не смог спасти. Возможно, вы читали об этом.
— Кажется, вспоминаю. Того парня вы убили, да?
— Получил от суда оправдание, новый стол в отделе по надзору и протез. Раз я был полицейским, мне передали самые трудные случаи. Так я и получил под надзор вашего брата Дэнни. Когда вы видели его в последний раз?
— Мне нужно подумать, мистер Кифли. Я приехал сюда после того, как выпустили под условный надзор. Было это в мае нынешнего года. А потом мы виделись дважды. Последний раз в июле, могу назвать точную дату — двадцать пятого.
— Откуда такая точность?
— Он пришел на другой день после моего дня рождения — принес подарок.
— Что за подарок? Дорогой?
— Кожаный пенал с ручкой, карандашом и ластиками.
— Мне нужно посмотреть.
— Он в колледже, в моем кабинете.
— Как вы думаете, сколько стоил?
— Долларов тридцать.
— Что говорил о своих делах?
— Не много. Может, я смогу скорее помочь, если вы объясните, в чем дело?