Паровую повозку она сначала услышала: грубый грохот окованных железом колес по кирпичной мостовой, пыхтение котла, низкий рев печи. Эя встала, стряхнула с платья пыль и повернулась к широкой улице, которая называлась Нантань и начиналась от статуи. В свете печи он заметила семь-восемь фигур, прильнувших к бокам повозки. Сам огнедержец сидел наверху, управляя повозкой при помощи системы из рычагов и педалей, которая заставляла самый изощренный ткацкий станок казаться простым. Эя ступила вперед и, пока повозка катилась мимо, ухватилась за одну из кожаных лямок и поднялась на боковой полоз, рядом с остальными.
— Два медяка, — сказал огнедержец, не глядя на нее.
Эя порылась в рукаве свободной рукой, достала две медных полоски и бросила их в лакированный ящичек у ног огнедержца. Мужчина скорее кивнул, чем принял более сложную позу. Его руки и глаза были заняты. Налетел порыв ветер, клуб дыма и густого пара окутал ее, дыхнул ядовитым запахом, повозка рванулась, вздрогнула и по привычной дороге опять повернула на север. Эя вздохнула и устроилась как можно удобнее. Луна сдвинется по меньшей мере на ширину ее ладони, прежде чем повозка доберется до дорожки, ведущей к дворцам. Тем временем она разглядывала ночной город, пролетавший мимо нее.
На улицах, близких к набережной, высокие крыши складов чередовались с низкими крышами лавок. В подходящее время года стук ткацких станков наполнял бы воздух, даже так поздно вечером. Улицы сливались в широкие площади, на которых отбросы еженедельного рынка все еще загрязняли мостовую: сыры, упавшие на землю и превратившиеся в месиво, грязная капуста, бататы и даже освежеванный кролик, слишком испорченный, чтобы его можно было продать, и не стоящий того, чтобы с ним возиться. Один из людей на другом боку паровой повозки сошел вниз, слегка нарушив равновесие. Эя смотрела, как его красно-коричневый капюшон исчезает в темноте.
Она знала, что было время, когда по улицам можно было безопасно ходить, даже в одиночку. Тогда нищие со своими коробками стояли на углах, наполняя воздух жалобными самодельными песнями. Она никогда не видела этого и никогда не слышала об этом. Но так говорила история о Старом Сарайкете, и это было много лет назад. Она знала это, как знала о Бакте, где никогда не была, как знала о дворах Второй Империи, ушедших из мира сотни лет назад. История. Когда-то у моря стоял город, где жили в богатстве и невинности. Но не сейчас.
Паровая повозка проехала мимо кварталов торговцев, где стояли дома в три, четыре и даже пять этажей. Они сами по себе были почти дворцами. Там было больше света и больше голосов. На перекрестках со столбов свисали фонари, бросавшие масляный свет на кирпичную мостовую. Еще трое попутчиков Эи спустились с повозки. Двое поднялись, бросив медные полоски в ящичек огнедержца. Они не разговаривали, не знакомились друг с другом. Она подвигала руками, державшимися за кожаную лямку. Скоро дворцы утхайема. И ее комнаты, кровать и сон. Печь заревела громче, когда огнедержец открыл ее и бросил еще одну лопату угля.
Слуги встретили ее у ворот, отделявших дворцы от города, гладкие, мощеные кирпичом улицы от разбитых мраморных дорожек. Воздух здесь пах иначе, дым угля и насыщенное зловоние людей сменилось благовонием и духами. Эя с облегчением почувствовала, что вернулась домой, и упрекнула себя за это облегчение. Она ответила позой приветствия и почтения на их позы узнавания. Она больше не была целителем. Среди этих высоких башен и дворцов, она была и всегда будет дочкой своего отца.
— Эя-тя, — сказал самый старший из слуг, сложив руки в позе ритуального предложения, — можем ли мы проводить вас в ваши комнаты?
— Нет, — ответила она. — Сначала еда. Потом отдых.
Эя разрешила им забрать сумку, но отказалась от собольего плаща, который ей предложили под предлогом холодного воздуха. На самом деле он не был холодным.
— Есть ли известия от моего отца? — спросила она, когда они шли по широким пустым дорожкам.
— Нет, Эя-тя, — ответил слуга. — И от вашего брата. Сегодня не было посыльных.
Эя сумела не пустить на лицо радость от этой новости.
Дворцы Сарайкета пострадали от недолговременной оккупации гальтов меньше, чем многие другие здания. Нантани почти лежал в развалинах. Удун был разрушен до основания и никогда не восстановится. В Сарайкете исчезли статуи, в которые были вделаны драгоценные камни, и отделанные золотом двери, но все здания, за исключением дворца хая и библиотеки, уцелели. Утхайем города не стал восстанавливать повреждения или прикрывать их. Как изнасилованная, но не сломленная женщина, Сарайкет без позора нес свои шрамы. Из всех городов Хайема он пострадал меньше всего, потому что был самым сильным и самым заносчивым, самым желающим выжить. Эя подумала, что могла бы полюбить этот город, хотя бы чуть-чуть, хотя он и наводил на нее тоску.