Том вновь обратил взгляд к существу. Оно уступало размерами почтовой сове, однако выглядело много сообразительнее. Существо деловито пригладило знатные косматые уши, голос прозвучал глухо, со странным акцентом – растягиванием гласных:
— Меня кличут Дзядом. А ты, надо полагать, Том Реддл будешь?
— Он самый, – ответил Том настороженно. – Антонин, что происходит?
Дзяд пригрозил пальчиком.
— Не трожь хозяина покуда, кручина у него тяжкая. Ежели надо чего, у меня поспрошай.
Антонин, не оборачиваясь, забухтел в пол какое‑то сквернословие, но возражать Дзяду открыто не стал. Том медленно приблизился к существу, оно тряхнуло ушами, потянуло воздух черным лоснящимся носом.
— Неужто этим срамом меньшого хозяина кормить станешь?
— Хлеб это, а не «срам», – обиделся Том, сжимая ломтики в кармане.
— Срам, – возразил Дзяд отчетливо. – Потому как хлебом это назвать и язык не повернется. Из песка что ль муку‑то делали?
Видно было, что существо говорит так не со зла, а от неумения кривить душой. И все равно Том почувствовал себя оскорбленным, гордо выпятил подбородок.
Антонин, как ошпаренный, вскочил с места.
— Я вчера этот хлеб ел! И ничего – живой, как видишь.
Дзяд повернул к нему мордашку, проговорил спокойно, но в интонации чувствовалась сталь:
— А серчать тут незачем, батюшка, не глухой я. А уж ежели ведете себя как дитя малое, то сидите и помалкивайте, покуда старшие гуторят. Сядьте обратно, батюшка, в ногах правды нет.
Антонин побледнел, но не подчинился, исподлобья взирал на мохнатого воспитателя.
— Может я чего не понял… – начал Том осторожно, – но кто из вас двоих «хозяин»?
Дзяд деловито поскреб брюшко.
— Тот, что конопатый, и есть хозяин. Меньшой.
— А–а, есть и большой? – хмыкнул Том.
— Есть, – ответил Дзяд с кивком. – Констанций Долохов, почтеннейший человек, замечу. Он и хозяин добра нажитого, и голова всему семейству.
— Дед мой, – пояснил Антонин на вопросительный взгляд Тома.
Том заинтересовался, подошел к Дзяду еще ближе, теперь босые пятки оказались вровень с его лбом.
— Если Антонин твой хозяин, чего же ты раскомандовался?
— Доля у меня такая, – вздохнул Дзяд с несчастным видом. – Этого учи, отца его учи, деда его тоже учи. Это они, когда вырастают, становятся почтеннейшими, а для меня все одно – мальчишки, упрямые и шаловливые, все озорничать изволят. Так и были бы всю жизнь мальчишками, ежели б не я. Без Дзяда в доме и порядка никакого нет, и сладу с другими домовыми нет. А вот с Дзядом…
— …каторга одна, – буркнул Антонин глухо.
Дзяд отмахнулся ручонкой.
— Ваш прадед, батюшка Антонин, в свое время тоже на меня изволили ругаться. Пуще Вашего, пожалуй. А кем опосля стали? То‑то! Спасибо Дзяду, что рядом был, правде учил да порядку наставлял, покон предков в пустую голову вдалбливал.
Том оглянулся на несчастного Антонина, веснушчатое лицо из бледного стало пурпурным, желваки то вздуваются, то опадают, на шее забилась синяя жилка.
— Так ты со мной хотел говорить? – спросил Том у Дзяда, желая сменить тему. – Говори, если не долго.
— К обеду управимся, – заверил Дзяд, с наслаждением почесал за ухом. – Ты я гляжу мальчонка бойкий, сообразительный, с тобой авось сговоримся.
— О чем сговоримся?
Дзяд мотнул косматой головой на Антонина.
— Хоть ты скажи, непутевому этому, что негоже из отчего дома убегать. Где это видано, променять теплое ложе на грязный лежак в сырости? А с отцом, матерью как недобро вышло? Недолжно так поступать с теми, кто кормит и поит, о благополучии сына печется…
— Я говорил, – перебил Том в раздражении, – пусть не такими словами, но говорил.
— Плохо говорил, – хлопнул по коленям Дзяд, видно, рассердился, – раз не послушали тебя. Очи у тебя темные, мысли быстрые. Других, зрю, можешь убедить да уговорить. Отчего же здесь прежде времени руки опускаешь?
Том вдруг хмыкнул, хитро прищурился:
— Ты, Дзяд, своего хозяина хорошо знаешь?
— А то как без этого?
— Тогда представь: соберу я его вещи, вытолкну с территории приюта… Думаешь, вернется он тогда домой?
Дзяд весь сжался, будто клубок меха, глазки поблескивали исподлобья. Голос стал тихим, грозным:
— Чую, не выйдет у нас разговора, Том Реддл. Тебе мой хозяин не в подарок, но и отпустить не желаешь. Навроде веселой забавы при себе держишь. Ох, темные у тебя очи…