— Ты прекрасное знаешь мой ответ: нет. Лучше скажи, может ли нас догнать кто-либо?
— Нет. Мы летим с предельной скоростью. Никому ещё не удавалось разогнаться быстрее скорости света.
— И всё же… Ведь мы летим к центру по спирали, долгим, закрученным путём. А вот если бы кому-нибудь удалось срезать — пролететь по прямой, тогда бы он нас догнал.
— Но вы же знаете: после затемнения неба отказали световые двигатели у всех аэроциклов. Причина в том, что эти двигатели черпают составляющую своей энергии из света неба.
— Всё это мне это известно, и всё же мне кажется, что найдётся кто-то, кто может догнать нас и без световых двигателей.
— Но кто же это может быть? Мне ни известно ни о других Ноктских экспедициях, ни, тем более, о чудовищах, которых вы себе воображаете.
— Да. Наверное, ты прав. Откуда я могу знать о том, что за нами кто-то гонится. Это так одиночество и особенно — постоянное пребывание в замкнутом пространстве так на меня влияют. Если бы здесь были запасы алкоголя, то я начала бы пить, и пила бы, как Эван в свои худшие времена. Но алкоголя нет, и поэтому я займусь чтением стихов.
Несмотря на то, что Аннэя за время этого полёта часто вспоминала свою прошлую жизнь, — воспоминания об Апраче приходили к ней крайне редко. Не могла она предположить, что именно он, Апрач, гонится за ними. Слишком ничтожным он ей казался. Такой способен только пригрозить, помахать кулачищами, но и не больше того — против Ноктской техники он был бессилен. Он так и должен был, по разумению Аннэи, навсегда остаться пасти коров.
Но читателю уже известно, сколь велика была жажда отмщения в сердце Апрача. Он, по сути, был уже безумцем, но безумцем рассчётливым, напряжённо, с полной самоотдачей идущим, а точнее — летящим к своей цели.
Правильным оказалось предположение его перепуганного соседа: не обязательно было каждый раз бить молотом по радужному камню. Достаточно было только встать на этот молот, и дальше — под тяжестью Апрача, молот уже сам нажимал на камни, и вызывал новые и новые радуги.
Апрач не помнил, как он бежал от коровьей фермы к камню. Но если бы кто-нибудь случайно попался на его пути, то Апрач, не задумываясь, снёс бы молотом эту преграду.
Но ни людей, ни животных ему не попалось. Только деревце, на которое он наскочил в темноте. Вот — удар молотом, и десятилетний ствол уже расщеплён, и дерево упало… Нет — ничего этого не запомнил Апрач!
Он вскарабкался по крутому склону, который тоже ненавидел, ведь именно с него упал когда-то и изуродовал своё лицо.
Вот и радужный камень. Апрач поставил на него молот, а потом и сам, обхватив своими широченными, мощными ладонями рукоять, встал на молот…
Апрач оказался внутри радуги. Он видел прекрасное сияние, которое могло бы восхитить почти любого человека, но не испытывал ничего, кроме едкой, сильной ненависти, желания поскорее добраться до Дэкла.
Так прошло несколько минут. Вдруг Апрач выругался, прохрипел:
— Что я здесь стою?! Может, и не работает эта радуга, может, я с места не сдвинулся!
И он дёрнулся в сторону, вывалился в темноту.
Когда поднялся на ноги, увидел, что рядом испускают белое сияние округлые светильники, и что произрастают эти светильники из лбов существ очень худых, но всё же с телами похожих на людей.
Они стояли, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону, и полнили воздух пением, похожим на шелест. За их спинами, и в небе над ними нависала темнота.
— Значит, работает? — спросил Апрач.
От его голоса эти тонкие существа попятились. Быть может, голос его прозвучал для них через чур грубо.
Апрачу понравился их страх. Его ведь давно не боялись. На коровьей ферме он считался вполне заурядным, хотя и чрезмерно замкнутым на себе работником.
Смелея, Апрач сделал шаг вперёд, и крикнул:
— Эй, а о Нокте вы слыхали?
Существа продолжали пятиться, а потом, вдруг, развернулись, и мгновенно канули во мраке.
Уже исчезла радуга, и не было иных источников света. В полном, непроглядном мраке оказался Апрач. И тогда сделалось Апрачу страшно. Он хищным зверем заревел, требуя, чтобы те существа вернулись; он грозил им самыми страшными карами, в какое-то мгновенье, он даже возненавидел их почти также сильно, как Дэкла.
Но этот приступ быстро прекратился. Апрач похвалил сам себя за то, что он, по-крайней мере, не бросился за ними, а, стало быть, радужный камень должен был находиться где-то поблизости.
И вот Апрач наощупь начал этот камень искать. Когда нашёл — издал торжествующий вопль, и, также как и прежде — разместил на камне молот, а сам встал на молоте.
И продолжился полёт со скоростью триста тысяч километров в секунду.
Хотя Апрач поклялся себе, что он больше не сделает шага в сторону, пока не достигнет центра, — вскоре он понял, что эта клятва была преждевременной, невыполнимой.
Очень скоро Апрача начал донимать голод, а ещё по истечении нескольких часов этот голод стал уже невыносимым.
И Апрач сделал шаг в сторону.
Вокруг во мраке шумело, дыбилось что-то. Апрачу показалось, что это чудища несутся на него. Он взревел, размахнулся, и… рассёк молотом волну.
Очередной алтарь поднимался из глубин миниатюрного океана, который по-видимому, покрывал всю поверхность тридцати или сорока километрового мира.
Апрач уже думал встать обратно на камень, перелететь в более удачный для добывания пищи мир, когда одна из волн осветилась изутри жемчужным, переливчатым свечением.
Испуганными, злыми глазами глядел Апрач в этот свет, но не отступал, ждал продолжения.
Из волны высунулись тонкие руки, и лик молодой девушки. Она молила о чём-то Апрача, но он не понимал слов, хотя они, быть может, и имели общие корни с Ноктским языком.
— Ты русалка? — спросил Апрач.
Она кивнула.
— Русалка. Нечисть значит, — Апрач бешено усмехнулся, и схватил её за руку, выдернул из волны.
Она, беспомощная, тонкая лежала перед ним, извивалась, но Апрач был слишком силён для неё. Он разглядел её рыбий хвост, и прохрипел:
— Да. Ты — нечисть. А с нечистью у нас разговор короткий… Ты только на одно пригодна…
Уже светились волны. Родственники русалки спешили к ней на помощь. Русалка рванулась в родную стихию, но Апрач одним сильным движением свернул ей шею, и водрузил уже мёртвое тело на радужный камень.
Взял русалку за хвост, а сам встал на молот. Путешествие продолжилось.
Так Апрач добыл себе пропитание. Русалки ему хватило надолго. Он не воспринимал её как существо разумное, наделённое душой. Она для него была всего-лишь рыбой, пищей, средством поддержать жизненную энергию в своём организме. Он сжимал остатки её тела в руках, и, когда хотел есть, откусывал от неё куски, тщательно прожёвывал сырое, жёсткое мясо, глотал, и не испытывал ни отвращения, ни жалости. Он только радовался тому, что теперь лететь, не останавливаясь. Он даже естественные потребности своего организма справлял, не сходя с молота.
И только когда остатки русалки начали тухнуть, он злобно выругался, и выбросил их за пределы радуги.
Терпел ещё сутки, а потом вынужден был снова выйти, отправиться на очередную охоту. На этот раз, чтобы поймать некое, похожее на зайца, существо, ему пришлось потратить три с лишним часа, что, конечно же, привело Апрача в ещё большую ярость. Он ведь знал, что Аннэя удаляется от него беспрерывно, каждую секунду. Ему мнилось, что она успеет найти Дэкла, что они смогут спрятаться от него. И после поимки зайцеобразной добычи, он ещё целый час искал радужный камень. Он рычал от ярости, он был безумен, но именно ненависть придавала ему огромную силу. Он был способен на многое.
Два года внутри аэроцикла. Два года одиночества. Двадцать четыре месяца просмотра Ноктских фильмов, прослушивания музыки, чтения официальной литературы и рекомендованных для школ стихотворений.
Всё это нисколько не повлияло на Аннэю. Она не только не прониклась духом Ноктской культуры, но даже и отдалилась от этой культуры. Всё больше занималась своим творчеством, и много действительно хороших стихов было написано ей за эти два года.