В зависимости от экономических и политических особенностей страны можно с большой степенью уверенности рассчитывать еще на три результата. Во-первых, политические системы, слабые в силу того, что их единственной опорой является личность всемогущего лидера, обречены на кризис наследования, поскольку неясны как правила игры, так и процедуры передачи власти. Поэтому всякая смена власти создает условия для соперничества за пределами легального институционального поля, что чревато неопределенностью и даже беспорядками. Очевидно, что подобная перспектива особенно реальна для Туркмении и Узбекистана, хотя и все остальные страны не вполне избавлены от нее. Во-вторых, чем основательнее политические институты предотвращают подлинное участие и душат народное представительство и выражение общественных интересов, тем меньше перспектив у умеренных политических сил и тем больше вероятность того, что в подполье разовьется радикальная оппозиция. Это уже можно наблюдать в Узбекистане, особенно в Ферганской долине, отличающейся от других частей страны большей бедностью и более высокой плотностью населения, где ислам обладает большим потенциалом в качестве религии и средства мобилизации и выражения недовольства. В-третьих, все зависящие от нефти экономики способны обеспечивать быстрый экономический рост, но при этом неизменно порождают сопутствующие патологии, такие как: концентрация власти в руках государства, пронизывающая все общество коррупция, потеря конкурентоспособности в неэнергетических секторах (так называемая «голландская болезнь») и сопротивление экономическим реформам. Причина всего этого в том, что руководству легче тратить нефтяные деньги, чем принимать трудные и порой небезопасные решения4.
Пекин и Москва: настоящее против будущего
Отмеченные выше характеристики сулят Центральной Азии довольно мрачное будущее. Они же создают глубоко укорененные источники нестабильности. Последняя проблема – политические потрясения – особенно значима для соседних стран: России и Китая. Россия была не просто империей, но еще и континентальной империей (подобной Оттоманской и Габсбургской), а не морской (такой, как Британская, Французская, Испанская и Португальская). Со стратегической точки зрения разница очень важна. В принципе метрополия морской империи в состоянии избавиться от своей периферии, хотя процесс – как показала история ухода Франции из Индокитая и Алжира – может оказаться длительным и кровавым. В континентальных империях бывшая метрополия, напротив, остается в прочной связи с бывшими колониями, а потому ей бывает непросто защититься от беспорядков в своих бывших владениях, и дело здесь не только в географии5. Такова судьба России. Она обречена участвовать в делах Центральной Азии, и региону предстоит смириться с этим будущим: развод невозможен. Аналогичная ситуация с Китаем, для которого Центральная Азия стала стратегическим западным флангом. Роль Китая в торговле и инвестициях растет; этот регион важен для него (пусть и в последнюю очередь) как источник энергии, необходимой для поддержки экономического бума, а также как коридор, ведущий к Синьцзяну, беспокойной провинции, далеко отстоящей от центра власти, расположенного на востоке страны. В свете этого не должны удивлять усилия, прилагаемые Пекином для усиления своего влияния в Центральной Азии и создания соответствующих институциональных механизмов, таких как основанная по инициативе Китая и России Шанхайская организация сотрудничества (ШОС).
В настоящее время у России и Китая есть совпадающие интересы, в основе которых лежат: тревога из-за американского военного присутствия в регионе, символизируемого доступом США к киргизскому военному аэродрому Манас, плюс к этому озабоченность перспективами исламского радикализма в Центральной Азии и «стратегическое партнерство», возникшее в ответ на однополярный мир с американским доминированием. Но все это может измениться и, вероятно, изменится. Военное присутствие США со временем станет менее значительным, возможно, даже сойдет на нет, поскольку очень маловероятно, что Центральная Азия надолго останется стратегическим приоритетом в глазах Вашингтона, да она и не стала бы им, если бы не 11 сентября. Уход американцев и смещение баланса сил между Россией и Китаем в пользу последнего может в ближайшие десятилетия изменить планы Москвы и Пекина.
Здесь интересен следующий вопрос: придет ли на смену нынешнему партнерству острое соперничество, или Россия, осознав ограниченность своих сил, постепенно приноровится к китайской гегемонии в этом регионе, так что в итоге мы получим исторический процесс, в начале которого Москва соглашается на соперничество ряда государств в давнишней сфере своего влияния (что она в настоящее время делает по необходимости), а в конце признает верховенство одного из них. На данный момент, когда Россия сохраняет свою базу в Канте (Киргизия), получает доступ к узбекским базам (по пятам событий в Андижане, после которых Узбекистан разорвал сотрудничество с Соединенными Штатами) и на равных с Китаем действует в рамках ШОС, такой итог не кажется вероятным. Но в долгосрочной перспективе довольно велика вероятность того, что Китай вытеснит Россию в качестве преобладающей внешней силы из Центральной Азии. Важно лишь как это произойдет – мирно или со скандалами.
Очень невелика вероятность того, что позицию гегемона в Центральной Азии займет кто-то другой вместо Китая. В первые годы после окончания холодной войны было много разговоров об амбициях Турции и ее естественных преимуществах в Центральной Азии (культурная, языковая и религиозная близость к народам этого региона). Но поглощенность Турции внутренними проблемами, ограниченность ее экономических возможностей и отсутствие географического доступа к Центральной Азии продемонстрировали, что ее реальные возможности здесь невелики. И чем больше центральноазиатские режимы узнавали о Турции, тем меньше они на нее рассчитывали. Иран, со своей стороны, мог иметь некоторые преимущества в Таджикистане, но даже здесь, посредничая в 1997 г. в достижении договоренностей, приведших к окончанию гражданской войны, он действовал как партнер Москвы. В любом случае, Тегеран не проявил большой склонности жертвовать выгодными отношениями с Россией ради укрепления своих позиций в Центральной Азии, где он утвердил прочное, но малозаметное присутствие.
О статьях
Многие из кратко обозначенных выше сквозных тем существенно более подробно рассматриваются ниже в статьях, написанных Евгением Румером, Дмитрием Трениным и Хуашеном Чжао. Помимо того, что каждый автор внес в эту книгу свои знания и своеобразный подход к анализу, стоит отметить и то примечательное обстоятельство, что три автора – из России, Китая и Соединенных Штатов – пришли к разительно близким выводам по многим ключевым вопросам, и это при том, что они рассматривали быстро изменяющуюся часть мира из трех мировых центров и каждый со своей особой точки зрения. Чтобы не опережать авторов, я посвящу остальную часть введения тому, чтобы кратко осветить их основные аргументы.
Евгений Румер напоминает нам тот примечательный факт, что Соединенные Штаты проявляют активность в Центральной Азии только с конца 2001 г., а на протяжении 1990-х гг. Вашингтон почти не обращал внимания на этот регион. Точнее говоря, Соединенные Штаты поддерживали экономические реформы, основанные на принципах рынка и частной собственности; поддерживали политическую и военную активность Турции в этом регионе, потому что рассматривали ее как противовес Ирану; и содействовали установлению связей между Центральной Азией и НАТО в рамках программы «Партнерство ради мира». Более существенным было то, что Соединенные Штаты финансировали вывоз и уничтожение советского ядерного оружия из Казахстана в рамках так называемой инициативы Нанна-Лугара. Но в сравнении с ролью Соединенных Штатов в Европе, Персидском заливе или на Дальнем Востоке их стратегическое вмешательство в Центральной Азии было очень ограниченным. Недемократичность здешних режимов была расценена как потенциальное бремя, а академические и политические круги сочли, что их репрессивный характер не сулит ничего, кроме неприятностей (и этот подход вряд ли изменился).