Возраст ее было не определить. Как и остальным женщинам, оставшимся во дворе, ей могло оказаться и семнадцать, и семьдесят. Вместо лица — остроконечный треугольник в жесткой черной рамке платка. Губы и глаза лишены цвета. Еле слышный горьковатый запах изо рта был непривычен.
— Что она говорит? — спросила Ли.
— Она говорит, что постельного белья у нас не будет!
— Нужно отблагодарить ее как-то!.. — сказала Ли и опустила на пол свой рюкзак. Она больше не смотрела на женщину. — Скажи ей, что если она будет в Москве… — Мокрый узел не поддавался, и Ли морщилась от напряжения, пальцы ее побелели. — В общем, пусть не стесняется. Пусть заходит…
Но женщина уже исчезла, бесшумно спустилась по лестнице. Быстро повернув голову, он заметил лишь мелькнувшую по мощеному двору легкую фигуру. Других женщин возле зеленой изгороди уже не было. Он знал, что все случится именно так, но на секунду ему стало неуютно и жутковато.
— Роскошь, правда? — спросила Ли, наконец она справилась с рюкзаком и растворила дверцы старого шкафа. — Я уж не знаю, как это у нас получилось, но все прелестно! Только жалко, одна кровать… — она глянула на него. — Придется тебе, Ник, сегодня спать на полу! — Ли скинула туфли и быстро расстегивала юбку. — Будь любезен, отвернись!
Поток слабого света лился в дверь и на середине комнаты соединялся с потоком света, идущим из окна. Ли быстро глянула из-под мокрых ресниц.
— Отвернись!
Он не хотел отворачиваться, он хотел увидеть и запомнить, как она раздевается. Он видел это уже тысячу раз, и каждый раз это было что-то совсем другое. Одежда на ней окончательно еще не просохла и прилипала к телу. Рука замерла на пластмассовых застежках, на линии белых пуговиц. Глаза чуть помутнели. Знакомая муть. До срыва, до крика расстояние в одно слово.
— Ник. Прошу тебя…
Однажды, желая уколоть побольнее, он сказал, что уже видел ее всю целиком, включая интимные места, и видел много раз, начиная с самых первых минут своей жизни. И уколол так, что Ли даже не ответила, только сильно побледнела и заперлась в своей комнате, а спустя час в запоздалой истерике разбила кулаком стекло серванта. Остались брызги крови на стенах и на ковре. Ковер пришлось выбросить.
Теперь он не отвернулся. Раскрыв красный зонтик, он разгородил натянутым на серебряные спицы сырым шелком пространство комнаты.
— Так тебя устроит?
— Дурак!
— А я знаю!
Сквозь маленькую ширму можно было различить ее силуэт, и он закрыл глаза.
— Пошли на море?
— Конечно…
По скрипу он определил, что она присела на кровать.
Можешь уже смотреть, — осторожно кончиками пальцев Ли разглаживала квадратик пластыря на своей пятке. — Как-нибудь доковыляю, наверно!
Захвативший их в дороге тропический ливень иссяк, иссяк совсем, не оставив на небе даже маленького облачка. Город был счастливо переполнен красным закатным солнцем и ветром.
Они ужинали в дешевой шашлычной: острое мясо, вареные овощи… Конечно, по рюмочке. Местная мадера оказалась совсем недурна, на десерт бананы. Все пока получалось, как намечено.
Увлекшись какой-то неясной глубинной своей мыслью, он забыл проследить за выражением своего лица и попался.
— Что-то вспомнил? — спросила Ли. Она стояла напротив за столиком, и губы ее были перепачканы банановой мякотью.
— Да!
— Неприятное?
— Последний звонок! — на этот раз он сказал правду, потому что можно было позволить себе немножко правды. — Знаешь, ма, я когда устаю, закрываю глаза и вижу одно и то же каждый раз. Я еще не говорил… Представляешь, дикий звон везде… Длинные, пустые, белые коридоры…
— Ты действительно устал.
Они вышли на пустой пляж. Спустились по крутым каменным ступеням. Никого, только ребристые топчаны разбросаны по черному песку. Ветер стих. Темная гладь до горизонта. Даже вокруг волнореза нет пены.
В дом на горе вернулись часа через полтора. Ли постелила на кровать спальники.
— Ник, ты не мог бы выйти на пару минут? — спросила она.
Он не вышел, а просто отвернулся. Ее это устроило. Он вышел из комнаты много позже, несколько часов спустя, невозможно было заснуть лежа с нею рядом, в одной постели, хоть и одетым, невозможно было прислушиваться к ее невыносимо тихому дыханию, ловить лунный блик в зеркале и шевелящуюся тень ее ресниц. Не уследить, непонятно, спит ли она? Губы чуть приоткрыты и доступны. Но нельзя! Даже шепотом ничего нельзя спросить, даже у самого себя.
3
Он спустился вниз и вошел в дом. Там на первом этаже все было застлано старенькими цветными циновками, мебели никакой — большая комната под лестницей. Он помнил, он осмотрел ее еще днем, комната походила на пустой огромный ящик, ящик с красно-зеленым ребристым дном, известковыми сырыми стенками и белой крышкой, посредине ящика стоял черный обшарпанный большой стол — высился массивный, на витых ножках.